Незамужняя жена

Соломон Нина

Она вспомнила о первом самостоятельном полете. Ей было одиннадцать, и она летела на Рождество в Айову, где жил отец Хлои, чтобы навестить подругу. Родители Грейс отвезли ее в аэропорт, но при входе на терминал Грейс запаниковала и отказалась садиться в самолет. Отец дал ей полтаблетки транквилизатора, которые носил в нагрудном кармане. Пятнадцать минут спустя она уже сидела, аккуратно пристегнутая к оранжевому креслу самолета, присутствуя при происходящем вокруг нее еще в меньшей степени, чем сейчас присутствовал Лэз.

Через сорок минут после взлета Грейс почувствовала растущее беспокойство. Впервые со времени ухода Лэза она покинула пределы своей зоны комфортности. Жизнь

в огромном городе с недавних пор стала казаться Грейс почти такой же провинциальной, как жизнь в маленьком городке. В прошедшие шесть недель эта жизнь протекала в очень строго очерченных границах — в пределах двадцати кварталов Верхнего Вест-сайда. Но теперь Грейс разыгрывала «свою роль». Внезапно, после стольких недель лицедейства, она словно позабыла слова. Во рту у нее пересохло. Она попросила стакан воды.

Грейс развернула купленный накануне моток шерстяной сиреневой пряжи — спасательный трос, связывавший ее со знакомой почвой. Она принялась вязать, и чувство страха начало понемногу уменьшаться, пока постепенно не стало таким же незаметным, как скользящие в синем небе пряди перистых облаков. Она словно проглотила таблетку или приняла мышечный релаксант, действующий успокаивающе в периоды турбулентности. Создавая нечто новое, ее пальцы убеждали ее в том, что она может держаться.

Начал вырисовываться узор, и стало ясно, что ее замысел потребует больше мотков, чем те семь, которые она взяла с собой. Пряжа была такой тонкой, что на пять дюймов плетения уходило почти полмотка. Грейс уговаривала себя образумиться, но чем больше старалась она снизить темпы, тем меньше ей это удавалось. И часа полета не минуло, а мешок почти опустел. Оставался всего один моток.

Стюардесса восторженно заквохтала над работой Грейс, провозя мимо нее тележку с напитками. Грейс показалось, что она может различить последнюю петлю, невесомо соскальзывающую с обеденного столика.

Она отложила вязание и прижалась лбом к иллюминатору, вглядываясь в горизонт. Какой-то образ подобно грозовой туче затмил ее сознание. Она увидела себя с Лэзом, стоящим на лыжах на склоне горы, в их первый Валентинов день. С обзорной точки, расположенной на высоте тридцати тысяч футов, она рассмотрела лицо Лэза, берущего ее за руку и уводящего к подъемнику. «Ты слишком чувствительная, — говорил он ей. — Кто и когда по-настоящему хотел детей? Это же такая обуза». Он сделал ей предложение ближе к вечеру того же дня, перед последним спуском. Подъемник поплыл вверх, и с губ Лэза сорвались слова: «Выходи за меня». Она вспомнила, как после возвращения в город он не звонил три дня.

Несмотря на все предупреждения и предостережения, касавшиеся погоды, родители Грейс никогда не давали дочери советов, оберегающих от ложных шагов и выгребных ям реальной жизни. Они выискивали в небесах силы природы и не понимали того, что у людей и у неудачных браков есть свои области высокого давления. Они ошибочно думали, что Лэз поднимет уровень их дочери, но смешивали образ его ухаживаний и среду, в которой он вращался, с его человеческими достоинствами. Они не могли предвидеть, что Лэз поднимет Грейс только до положения незамужней жены.

Внезапно она почувствовала, как нитка дернулась в ее руках, будто она поймала рыбу. Прежде чем полностью осознать случившееся, Грейс, испытывая ужас, долго смотрела, как ряд за рядом ее вязанье разматывается, зацепившись за проворные колеса тележки с напитками. Чем сильнее она старалась удержать его, тем быстрее оно распускалось. Попытки Грейс отцепить пряжу привели к тому, что несколько открытых картонных упаковок с молоком и чашек кофе перевернулись (а стюардесса зашаталась, потеряв равновесие), и этот ужас

продолжался до тех пор, пока весь самолет, от салона первого класса до кабины экипажа, не оказался опутан мокрой сиреневой паутиной.

24

«Душевная кухня»

Женщина за приемной стойкой гостиницы «Времена года» очень радушно сообщила Грейс о том, что им потребуется другая кредитная карточка.

— Она неплатежеспособна? — спросила Грейс.

— Нет, — ответила женщина, сочувственно качнув головой, — просто заморожена.

— Это невозможно, — сказала Грейс. — Я только что ею пользовалась.

Но, произнеся эти слова, она поняла, что на самом деле не может вспомнить, когда в последний раз пользовалась карточкой. Она даже не могла припомнить, получала ли последний ежемесячный бюллетень. Благодаря какому-то рудиментарному гену, доставшемуся ей от матери, она привыкла расплачиваться наличными. Но чего она совершенно не унаследовала от матери, так это ее склонности торговаться и спорить. Мать, наверное, стала бы выяснять у портье, соответствует ли он своему служебному положению.

— Разрешите, я им позвоню, — сказала Грейс.

Тягучий разговор с компанией по выдаче кредитных карточек, несколько незаметно проглоченных слезинок, бодрящая доза реальности — и Грейс вернулась к стойке портье. Карточка действительно была заморожена, но кем — Грейс не могла точно сказать. У нее имелось при себе достаточно наличных, чтобы оплатить задаток и расходы в течение дня. Она взяла свой багаж, попутно отметив, каким легким был рюкзак Лэза по сравнению с ее чемоданом, и поднялась наверх.

Снятый ею номер оказался просторным и со вкусом отделанным, разве только чуточку безликим. У окна стояли пурпурная фрезия и корзина с фруктами, на кровати под расшитым цветами покрывалом лежали королевского размера подушки, а по бокам стояли платяные шкафы из вишни и ночные столики. Номер был упорядоченным и начисто лишенным какой-либо остаточной истории, в чем для Грейс крылся некий соблазн с оттенком примешавшегося к нему чувства вины. Она чувствовала, будто вступила на сцену идеально, по Платону разыгранной жизни.

За тяжелыми портьерами с высоты сорок первого этажа Грейс были видны берега озера Мичиган. Заметив, что на автоответчике мигает красная лампочка, она нажала кнопку и услышала голос Хлои, приветствующей ее в Чикаго. Грейс перезвонила, и они договорились встретиться и поужинать пораньше в ресторане неподалеку от дома Хлои в Уикер-парке. Грейс привычно извинилась за Лэза, сказав, что у него прием, на котором он обязательно должен присутствовать.

Грейс весь день продрожала, бродя по центру Чикаго в своем розовом пальто и разглядывая местные достопримечательности. Потом немного прошлась по берегу озера. Вернувшись в номер в начале шестого, она надела пару толстых теплых носков и несколько свитеров поверх длинной вязаной юбки. Достала из чемодана подарок, который привезла Хлое: книгу, изготовленную и переплетенную собственноручно. На обложке она изобразила пакет с семенами, чтобы Хлоя не забыла весной посадить цветы на крыльце своего дома. Под пакетом приклеила одно из предсказаний, подаренных Кейном. Предсказание больше подходило Хлое, которая работала над романом, и звучало так: «Вам суждено полюбить художественную литературу». Страницы Грейс смастерила из газетных вырезок с вкрапленными в них дикими цветами и опрыскала эссенцией бергамота — любимого запаха Хлои. Грейс подумала, что, наверное, переусердствовала с ароматизатором, так как теперь все содержимое ее чемодана пахло как чашка крепко заваренного чая «Эрл Грей».