Незавершенная месть. Среди безумия
Шрифт:
Мейси уже бывала в военном архиве на Арнсайд-стрит. Она снова подивилась, как похож архив на библиотеку, – те же натертые темные половицы, перешептывания посетителей за широкими столами, над желтоватыми папками с документами на папиросной бумаге. Сегодня в архиве были две супружеские пары и одинокая женщина. Не иначе супруги пытаются найти пропавшего без вести сына; надежда не покидает их, заставляет обращать внимание на каждый знак, слово, фразу, комментарий командира; во всем усматривать намек на то, что их мальчик все-таки жив. Порой годами не получается взглянуть правде в глаза и сказать себе: любимого человека
Мейси позвонила в колокольчик. Не прошло и минуты, как у стойки регистрации возник молодой человек с кипой больших конвертов под мышкой. Мейси назвала свое имя и сказала, что имеет разрешение на ознакомление с двумя личными делами. Клерк положил свою ношу на стол и принялся водить пальцем по списку фамилий.
– Мисс Доббс… мисс Доббс… Есть такая. Садитесь вон за тот стол, у окна. Сейчас я принесу документы.
Мейси поблагодарила и прошла к столу. Из окна открывался вид на многочисленные крыши. Стекла мансардных окон посверкивали под солнцем, по карнизам прохаживались надутые голуби, воробьи стайками перепархивали с водостока на водосток. Издали доносился шум реки. Дожидаясь документов, Мейси поймала себя на мысли, что не прочь заглянуть к Морису. Конечно, она и отца навестит, но ей хочется поговорить с бывшим наставником – как раньше, когда они работали вместе.
До сих пор Мейси гнала картины кремации, старалась занять разум расследованием, выстроить цепочку событий к приезду в Геронсдин. Сначала решение Маргарет Линч шокировало ее: как это – оставить Саймона без места последнего успокоения, без памятника на могиле? Но теперь Мейси начала понимать, что Маргарет проявила мудрость и жертвенность. Когда она оперлась на руку Мейси, ища поддержки, весь негатив по отношению к матери Саймона сгорел без остатка, и сердце Мейси наполнилось восхищением перед старой миссис Линч. Неужели одно такое движение, неуловимое событие, слово или мысль способны убрать сор, очистить тропу для прощения, которое пустит корни в израненной душе?
– Вот, держите. Сандермир и Мартин. Хотя капрал фигурирует под двумя фамилиями. Призывался под одной, потом взял другую – настоящую, судя по нашим данным.
– Понимаю. Спасибо. Я скоро верну вам документы.
– Можете не торопиться. Мы работаем до пяти.
Мейси случалось держать в руках подобные бумаги, корпеть в архиве, выискивать нестыковки и крупицы истины в документах живых и мертвых жертв войны. Всякий раз она открывала дело погибшего с трепетом, ведь что бы там ни писал о нем командир, а человек отдал жизнь за отечество. И не важно, с готовностью это было сделано, с сожалением или с отвращением – жизнь отдана, и никто ее не вернет.
Мейси обнаружила, что Генри Сандермир погиб от снайперской пули в битве при Сомме, вскоре после того, как вернулся из отпуска, то есть в начале июля тысяча девятьсот шестнадцатого года. Начальство отзывалось о нем положительно, Генри ждал чин капитана. Обстоятельства смерти были самые обыкновенные. Офицеры по большей части происходили из семей знатных землевладельцев, аристократов – словом, принадлежали к богатым и привилегированным слоям общества. Столетия гарантированных преимуществ (в их числе качественное
Личное дело капрала Виллема ван Маартена было толще, ведь к нему прилагались справки из исправительной школы. Мейси знала: многие преступники, как несовершеннолетние, так и взрослые, были призваны на фронт с гарантией, что досиживать срок не придется – если, конечно, они покажут себя верными и честными солдатами. Юный ван Маартен ухватился за такую возможность; правда, Мейси увидела два письма его отца, возмущенного тем, что в армию забрали мальчика, который не достиг призывного возраста. К одному из писем была приколота записка: мол, юноша желает сражаться на фронте, во Франции. Мейси вздрогнула, коснувшись справки из исправительного заведения, с большой печатью поверх текста: «Направлен в армию».
Имелись также записи, что капрал ван Маартен взят в плен, а с сентября шестнадцатого года числится среди погибших. Телеграмма родителям была послана на другой день после налета «цеппелина». Согласно замечанию командира, капрал ван Маартен безупречно служил отечеству.
Мейси не понадобилось делать записи в учетной карточке, ведь она уже собрала всю необходимую информацию; детали она просто запомнила. Затем сложила документы в том порядке, в каком они были ей предоставлены, собрала вещи и прошла к стойке регистрации.
– Все нашли, что хотели?
– Да, спасибо.
– Если еще что-то понадобится, приходите снова, мы поможем.
Мейси оглядела комнату. Одинокая женщина прижимала ладони ко лбу, низко наклонялась над документами, качала головой. Мейси предпочла бы никогда больше не приходить в военный архив; увы, учитывая характер ее работы, это было маловероятно.
Она выехала из Лондона в половине пятого. Если поднажать, можно успеть в Челстоун к шести. Повидаться с отцом и зайти к Морису. В Геронсдин она при таком раскладе попадет в девять вечера. Сразу ляжет спать – завтра предстоит напряженный день.
Глава 16
Поужинав с отцом, Мейси направилась в Дувр-хаус к Морису Бланшу. Наверняка он видел ее автомобиль, заруливавший в ворота челстоунской усадьбы. Сердцем Мейси чувствовала, что Морис хочет с ней встретиться. Она прошла в калитку, которая разделяла владения конюха Фрэнки Доббса и доктора Мориса Бланша, по знакомой тропе достигла оранжереи, но двинулась дальше, к главному входу. Там ее уже поджидала экономка, низенькая полная женщина, в неизменной черной юбке и белой блузке с камеей у горла. Навстречу Мейси распахнулась дверь.
– Доктор в кабинете. Велел принести портвейну для вас, а еще я напекла сырного печенья. Всегда считала, что портвейн без закуски тяжело идет.
– Вы очень добры. Так я пройду прямо к доктору Бланшу?
Морис сидел за письменным столом. Поднял взгляд на Мейси, улыбнулся. Она закрыла за собой дверь. Попыталась не фиксировать внимание на том, как он постарел за последнее время, с какой натугой встает, с каким трудом передвигается. Без трости уже не может – а совсем недавно мог. Неужели эти перемены во многом результат печали?