Неждана из закрытого мира, или Очнись, дракон!
Шрифт:
И ещё не знала, что ей в будущем приготовила судьба.
* Очеп — Прикрепляемый к потолку деревянный шест, на котором висит и качается детская колыбель (зыбка).
ГЛАВА 1. ОТБОР
День первый
— Данка, Жданка, скорей домой! — раздался звонкий голосок братишки Утеша. — Княжьи дружинники приехали, избpанных искать будут. Мамка зовёт мыться.
Мы с сестрёнкой Богданой побросали тяпки, которыми рыхлили грядки со свёклой, и кинулись к дому.
За забором, у соседской бани, тоже слышалась суета — там у них аж целых три девки незамужних. Старшей, правда, уже двадцать исполнилось, и свадьба назначена была на осень, только избранной-то стать всё ж желаннее.
Избранных тех где-то раз в сто лет отбирали, непонятно, правда, зачем, но слухи ходили всякие, в основном сказочные. Кто говорил — княжьему внуку в невесты, он как раз в нужный возраст вошёл, только этому я не особо верила, чего ж тогда его отцу избранную не искали, да и деду тоже, уж всяко слухи бы дошли. И куда ему больше одной невесты, а избранных тех обычно несколько было. Да и какое «в нужный возраст», княжичу семнадцать всего, пацан ещё.
Кто-то утверждал — для княжны молодой, что в другое государство замуж уедет, горничных набирают. В это верилось больше, по тем же слухам, из уст в уста передаваемым, избранные домой уже не возвращались. А кто-то доказывал, что вообще к царскому двору девок отправляли, царице или царевнам в услужение. В общем, никто ничего не знал, но избранной стать хотели все.
Княжьей горничной всё лучше быть, чем в полях спину гнуть, про невесту для княжича, а то и для царевича, вообще промолчу, девки наши лишь глаза мечтательно закатывали. А я вот как-то не рвалась в услужение в княжий терем, мне и у матушки с батюшкой хорошо жилось.
Батюшка мой — кузнец, лучший в округе, к нему даже из окрестных сёл люди приезжают, а раз в год он вообще в стольный град ездил, товар возил, назад с подарками приезжал, женщинам в семье по платку цветастому да по отрезу на новый сарафан, братцам — сапожки. А ещё всем детям по петушку на палочке привозил, да баранок низку. А три года назад конфеты заморские привёз. Коричневые, как мои волосы, вкусные-е-е… Каждая в обёртку разрисованную завёрнута, фантик называется.
Так что, хорошо мы живём. Поле не пашем, не сеем, не жнём. Вся забота нам с сестрой — огород да скотина, да когда матушке по дому помочь, это разве работа?
Хотя… Второго-то кузнеца в деревне нет, так что, замуж всё равно за землепашца идти, а вот там уж намаешься. И хорошо, если свекровь добрая попадётся, как моя бабушка, а если как бабка Рогнеда, соседка с другой стороны, вот от кого невестки воют. Насмотрелась, такого себе не хочу.
Может, потому и жениха до сих пор не присмотрела. Нет, ухаживать за мной пытались многие, всем с кузнецом породниться охота, да либо сам парень не по сердцу был, либо у матери его та ещё «добрая» слава была. Да и не сильно меня бабы наши деревенские любили, мне кажется, любая мне злой свекровью стать могла.
А не любили, потому что «другая». Подкидыш, «чернавка» и «ведьма». От последнего обиднее всего, потому что сказки этo, настоящих ведьм не существует, так любую могут обозвать, ктo хоть чем-то отличается
Что подкидыш я, знала вся деревня, такое не скроешь там, где все всё друг о друге знали, и мне об этом рассказали, едва я одна за ворота выходить начала, чтобы с другими детьми поиграть, то есть, года в три. А если бы хотели родители такое скрыть, так и не смогли бы, у меня одной на всю белобрысую деревню волосы, как та конфета. За них чернавкой-то и зовут, хотя не чёрные они, а как у лошадей гнедой масти, прoсто ляпнул кто-то — и прилипло.
А «ведьма»… Да кто ж виноват, что я к животным подход найти умею? Не кoлдую, не ворoжу, просто подхожу с лаской — они и успокаиваются. Да так любой, наверное, смог бы, если бы захотел! И ведьмы, они же в сказках злые и вредят всем, а от меня какой вред? Только польза, я даже батюшке порой в кузне помогаю, как приведут годовалого жеребёнка на первую подковку, так сразу меня зовут. Я и успокою, и ногу подержу — стоят, не дёргаются. Но это всё ласка, а не кoлдовство.
Но людям на роток не накинешь платок. Только я на то шипение внимания не обращала, мне, ещё крохе малой, обиженно плачущей от детских дразнилок, покойная бабушка Сорока говорила:
— Не слушай злые языки, Нежданушка, собака лает — ветер носит. Тьфу на те слова, главное — мы тебя любим, остальное — пыль.
Я и не переживала больше, ведь дальше шипения за спиной дело не шло. С обидчиками братцы быстро разобрались, у меня хоть родных старших не было, да двоюродных, от тётушек, орава, и всем бабушка Пороша сказала:
— Наша это девочка. Счастье, в дом посланное!
Вот меня, как свою, и защищали, никто из деревенской ребятни пальцем тронуть не смел, да и громко обозвать — тоже. И в игры со временем принимать стали. А взрослым дед Твердята раз и навсегда сказал:
— Кто внучку мою, богами подаренную, обидит — тот пусть со своими плугами поломанными да лошадьми неподкованными к другому кузнецу отправляется.
А кому ж охота невесть куда тащиться с каждым сломанным ухватом? Проще языки прикусить. Так что, на жизнь мне грех жаловаться было. Тем более что меня как с батюшкиной, так и с матушкиной стороны родня привечала, а уж дома как любили!
Права оказалась бабка Сорока — послали боги на подкидыша, от души послали. Спустя полтора года после меня родилась сестрёнка Богдана, ещё через два — братец Кремень, а семь лет назад, неожиданно для всех, ещё один братец появился, утеха родителям на старости лет, так Утешем и назвали. И всех матушка до срока доносила, все крепкие, здоровые, не то что те трое, что до меня один за другим прежде времени родились да жить не захотели.
Вот так и начнёшь в чудеса верить.
Мы с Даной, повизгивая, быстро обмылись холодной водой — греть её было некогда, а надевать праздничное на потное и пыльное после работы в огороде тело тоже не дело. С помощью матушки и бабушки быстро оделись, косы переплели, новыми лентами убрали, даже лапти и онучи новые надели, и спустя менее получаса уже рысили в сторону околицы за Утешем, который всё уже успел разузнать и теперь указывал нам дорогу.
Когда пробегала мимо дома, ко мне под ноги с писком бросился светло-коричневый меховой комок. Данка взвизгнула, отшатнулась, потом ругнулась себе под нос, чтобы матушка не услышала, и побежала дальше. А я притормозила, позволила своему ручному крысу забраться по подолу и привычно нырнуть в широкий рукав рубахи.