Нежная добыча

Боулз Пол

Он посмотрел на часы. Половина второго. Он с усилием поднялся на ноги и пробрался к трапу. Наверху, в салоне, керосиновые лампы освещали огромную свалку простертых фигур. Он зашел в коридор и постучал в дверь, помеченную восьмеркой. Не дожидаясь ответа, открыл. Внутри было темно. Услышав где-то рядом приглушенный кашель, он решил, что она не спит.

— Как москиты? Моя мартышка в фуражке все уладила? — спросил он.

Она не ответила, и он зажег спичку. На койке слева ее не было. Спичка обожгла ему большой палец. Он зажег другую и посмотрел на койку справа. На матрасе лежал жестяной баллончик инсектицида; под ним на обтяжке матраса расползлось большое маслянистое пятно. Кашель повторился. Кто-то в соседней каюте.

—

И что теперь? — громко сказал он — ему стало неловко, что он так расстроился. Его охватило подозрение. Не зажигая подвесной лампы, он кинулся открывать ее чемоданы, торопливо шарить в темноте, перебирая тонкую одежду и туалетные мелочи.

Бутылки с виски исчезли.

Ей не впервой было вот так напиваться в одиночку, и отыскать ее среди пассажиров будет легко. Однако, разозлившись, он решил, что искать ее не пойдет. Снял рубашку и брюки и улегся на койку слева. Рука его коснулась какой-то бутылки на полу у изголовья. Он слегка приподнялся на локте и понюхал горлышко — пиво, осталась еще половина. В каюте было жарко, он с наслаждением допил теплую горькую жидкость и запустил пустую бутылку по полу.

Судно не двигалось, тут и там звучали голоса. Время от времени слышались глухие удары, когда на борт швыряли мешки, набитые чем-то тяжелым. Он выглянул в квадратик окошка, затянутый сеткой. Совсем близко в тусклом свете судовых фонарей он увидел несколько смуглых мужчин, почти голых, если не считать драных подштанников: мужчины стояли на досках причала, брошенных в грязь, и пристально глядели на паром. Сквозь бесконечное хитросплетение корней и стволов позади них виднелся костер, но он пылал далеко, на болоте. В воздухе пахло стоячей водой и дымом.

Решив использовать затишье, он лег и попробовал уснуть, хотя не слишком удивился, что расслабиться не получается. Он всегда плохо спал, если ее не было рядом. Не хватало ее спокойствия, к тому же он боялся, что, вернувшись, она его разбудит. Стоило дать себе волю, и он тут же принимался строить умозаключения и облекать их во фразы, которые хотелось записать еще и оттого, что он удобно лежал в темноте. Иногда он задумывался о ней — но лишь как о туманной фигуре, своим колоритом оживлявшей череду театральных задников. Гораздо чаще он размышлял о прожитом дне, стараясь убедить себя, что день этот унес его еще чуть дальше от детства. Часто по несколько месяцев кряду странность снов заставляла его поверить в то, что он наконец свернул за угол, оставил позади опасное место, и теперь до него самого уже не докричаться. А вечером, засыпая и расслабившись, снова вглядывался в какой-то давно забытый предмет — тарелку, стул, подушечку для иголок, — и привычное чувство беспредельной тщетности и тоски возвращалось к нему.

Снова заработал двигатель, и грохот воды в лопастях колеса возобновился. Они отчалили из Корасона. Он был доволен. «Теперь я не услышу, как она вернется и будет тут громыхать», — подумал он и погрузился в неглубокий сон.

У него чесались руки и ноги. Долгий смутный морок в конце концов сменился полным пробуждением, и он сердито подскочил. Сквозь грохот парома он различил какой-то новый звук за окном: неправдоподобно высокое, тоненькое зудение, беспрестанное по тону и упорству. Пришлось спрыгнуть с койки и подойти к окну. Протока здесь была шире, и нависавшие над водой деревья уже не шаркали ветками по бортам. В воздухе, вблизи и вдали, стоял вой комариных крыльев. Его поразил ужас и совершенный восторг от новизны этого явления. Какой-то миг он провожал глазами спутанную черную глухомань, проплывавшую мимо. Но зуд напомнил ему о москитах в каюте. Сетка немного не доходила до верха иллюминатора; щель достаточная, чтобы они вползали внутрь. Даже в темноте, ведя пальцами вдоль рамы, чтобы нашарить ручку, он чувствовал их — так много их было.

Теперь уже окончательно проснувшись, он зажег спичку и подошел к койке жены.

Ее, разумеется, не было. Он поднял баллончик и потряс. Пусто, и пока догорала спичка, он успел заметить, что пятно на матрасе расползлось шире.

— Сукин сын! — прошептал он и, вернувшись к окну, яростно дернул кверху раму с сеткой, чтобы закрыть щель. Но едва отпустил ее, рама вывалилась в воду, и почти в ту же секунду он почувствовал, как голову ему ласкают крохотные крылышки. В майке и брюках он выскочил в коридор. В салоне ничего не изменилось. Почти все спали. На палубу выходили затянутые сеткой двери. Он осмотрел их: похоже, здесь подгоняли плотнее. Несколько москитов, правда, скользнули по его лицу, но все же не целая туча. Он втиснулся между женщинами, спавшими сидя, опираясь на переборку, и в таком жутком неудобстве замер, пока его не сморило. Но немного погодя открыл глаза и увидел тусклый свет зари. Болела шея. Он поднялся и вышел на палубу, куда уже вывалили почти все, кто ночевал в салоне.

Судно двигалось по широкому устью, испещренному зарослями растений и деревьев, выступавших из мелкой воды. Вдоль кромок островков стояли цапли, такие белые в предрассветной серой мгле, что, казалось, яркость исходит у них изнутри.

Половина шестого. Паром уже должен прибыть в Сьенагу, где его каждую неделю дожидается поезд, идущий из страны. Впереди зоркие глаза истомившихся пассажиров уже различали тонкую косицу земли. День занимался быстро; вода и небо стали одного цвета. Вся палуба жирно воняла манго — люди начали завтракать.

И тут наконец его одолело беспокойство: где же она? Он решил немедленно и тщательно обыскать судно. Ее в любой компании сразу видно. Для начала он методично обследовал салон, потом обшарил закоулки верхних палуб. Затем спустился вниз, где игра началась заново. Ближе к корме, привязанная к двум хлипким железякам, стояла корова, уже переставшая мычать. Рядом находилась импровизированная пристройка, вероятно — для команды. Проходя мимо дверцы, он заглянул в низкую фрамугу над ней и на полу увидел ее рядом с мужчиной. Он машинально шагнул было дальше, затем вернулся. Оба спали, полураздетые. Из затянутой сеткой фрамуги тянуло теплым воздухом и запахом виски, выпитого и пролитого.

Он поднялся наверх, сердце бешено стучало. В каюте он закрыл замки на двух ее чемоданах, упаковал свой и все три составил у двери, сверху положив плащи. Надел рубашку, тщательно причесался и вышел на палубу. Впереди из утренней тени горы выступала Сьенага: причал, линия хижин перед стеной джунглей и справа за деревней — вокзал.

Пока швартовались, он подал сигнал двум мальчишкам, которые силились привлечь его внимание, размахивая руками и вопя: «Equipajes!» [11] Они даже сцепились, пока он им не показал два пальца. Чтобы у них не осталось сомнений, он по очереди ткнул в каждого, и оба ухмыльнулись. Не переставая скалиться, они стали наизготовку рядом с ним, держа чемоданы и плащи, и он одним из первых сошел с верхней палубы на берег. По деревенской улице они пошли к вокзалу, и с каждого тростникового ската крыши на них орали попугаи.

11

Багаж!(исп.)

В переполненном, но все еще ожидавшем чего-то поезде — багаж уже на полке — сердце у мужчины билось сильнее, чем обычно, а он мучительно не отрывал взгляда от длинной пыльной улицы, уходившей назад к причалу. В ее дальнем конце, когда уже раздался свисток, вроде бы возникла какая-то фигура в белом — она бежала среди собак и детей к вокзалу, но пока он вглядывался, поезд тронулся, и улица пропала из виду. Он вынул записную книжку и уселся с нею на коленях, улыбаясь сияющему зеленому пейзажу, который все быстрее плыл за окном.