Нежная душа
Шрифт:
САЛЬЕРИ Ты сочиняешь Requiem? Давно ли?
МОЦАРТ
Давно, недели три.
Актеры-Моцарты произносят этот ответ с беспечной рассеянностью, можно сказать, с придурковатостью. Публика отзывается довольным, понимающим смешком. Действительно, как забавен этот Моцарт, чудак. Другие годами пыхтят (кому-то и всей жизни не хватает), а этот гений – заказали, сел, написал, теперь вот мается: не знает, кому отдать, потому что даже не догадался, чудак, спросить имя и адрес заказчика. И три недели для него – «давно».
Актеры-Моцарты
И мы (публика) принимаем эту сальерианскую трактовку. А при этом все удивляемся: как это мог свет смотреть на Пушкина глазами Булгарина и придворных лоботрясов?
Нет, если гений настолько готов к реквиему, что достаточно случайного толчка, чтоб он все бросил, сел тотчас… Как же он жил, что было на душе? Значит, не оперетку мурлыкал, бродя по улицам. У праздных гуляк не рождаются реквиемы.
Играют Моцарта с глуповатой блуждающей улыбкой, с мечтательно закаченными глазами, с той самой жестикуляцией, от которой тщетно предостерегал актеров Гамлет: «Не пилите воздух вот этак руками».
И проходят мимо важных слов Сальери, которые показывают Моцарта удрученным так, что уже не до приличий:
САЛЬЕРИ Обед хороший, славное вино, А ты молчишь и хмуришься.
Что ж этот гуляка праздный молчит и хмурится? Это даже невежливо. Его пригласили на ланч. И не куда-нибудь, а в трактир Золотого Льва, это, видимо, что-то пятизвездочное. Министр культуры не позовет в забегаловку, да и не бывает в забегаловках «особой комнаты, фортепиано» (ремарка Пушкина).
Моцарт обращается к Сальери на ты, но разница положений чувствуется.
САЛЬЕРИ
Что ты мне принес?
Это начальственный тон. И тон ответа тоже очень характерен.
МОЦАРТ Нет – так; безделицу. Намедни ночью Бессонница моя меня томила, И в голову пришли мне две, три мысли.
Он как бы извиняется, что такими пустяками отвлекает важного человека.
Театры, недолго думая, представляют Моцарта искренним другом Сальери. Более того, их Моцарт настолько не от мира сего, что искренне считает Сальери равным себе.
МОЦАРТ
(о Бомарше)
Он же гений,
Как ты да я.
Стоит ли безусловно верить застольным комплиментам? Моцарт, похоже, льстит. Потому ли, что Сальери – музыкальный министр, госзаказчик? Или потому, что великодушие гения склонно щадить чужое самолюбие?..
Но Моцарт плохо умеет льстить. Он проговаривается.
МОЦАРТ Ты для него Тарара сочинил, Вещь славную. Там есть один мотив…. Я все твержу его, когда я счастлив…. Ла ла ла ла….
Эти пушкинские четырехточия очень смешные. Моцарт нанизывает одну неуклюжесть на другую, пытается исправиться, но получается только хуже.
Вещь славная – так можно говорить о сыре, бутылке, и сам Сальери только что говорил о славном вине. Сказать про оперу министра «вещь славная»…
Да еще уточнить: там есть один мотив. Один на всю оперу – негусто. Моцарт спохватывается: «Я все твержу его, когда я счастлив…………. Ла ла ла ла…….» Нечего
Гений – не ангел, не святой. Это совершенно не синонимы. Гений, по словам самого Пушкина, бывает и подл, и мерзок. И хотя Пушкин сразу добавляет, что гений и подл, и мерзок не так, как обычные люди, иначе, – но утешение это слабое.
Моцарт сознает свою гениальность. И относительно Сальери не может заблуждаться. Да и сам Сальери относительно себя не заблуждается.
САЛЬЕРИ
…я избран, чтоб его Остановить – не то мы все погибли, Мы все, жрецы, служители музыки, Не я один с моей глухою славой….
…Как некий херувим, Он несколько занес нам песен райских, Чтоб, возмутив бескрылое желанье В нас, чадах праха, после улететь!
О себе: глухая слава, чадо праха. О Моцарте: херувим, райские песни. Сильнее сознавать разницу невозможно. Если даже Сальери, несмотря на все свое самолюбие, видит непреодолимую пропасть между своей музыкой и музыкой Моцарта, то уж Моцарт, конечно, не может заблуждаться. И моцартовское «он же гений, как ты да я» ранит Сальери ужасно. Он не дурак, он не хочет поддерживать такую, казалось бы, приятную для себя тему и на комплимент отзывается очень холодно.
САЛЬЕРИ
Ты думаешь?
(Бросает яд в стакан Моцарта.) Ну, пей же.
Знает ли Моцарт, что смерть пришла? Знает, конечно. Он чувствует, что Реквием написал себе.
Знает ли, что Сальери сейчас его отравит? Должно быть, знает. Если Пушкин знает, то и Моцарт, сочиняемый Пушкиным, должен знать. Ибо и Моцарт, и Сальери – лишь персонажи «двух, трех мыслей», пришедших поэту. Да и ситуация знакомая.
И Пушкин (автор), и Моцарт (персонаж) читали Шекспира. Гамлет перед фехтовальной сценой очень удручен. Тоска, тоска. А ведь предстоит всего лишь спортивный поединок – весело, в шутку, с публикой, призами.
ГАМЛЕТ Ты не поверишь, как нехорошо на душе у меня!
Горацио отговаривает: «Не ходите». Но Гамлет не хочет уклоняться.
ГАМЛЕТ
Если не теперь, то все равно когда-нибудь. А если все равно когда-нибудь, То почему бы не теперь?
Он устал, он душевно измучен, что же бегать от судьбы? Начнешь от нее бегать – не остановишься. Да и что толку. Вон Эдип бегал и добегался.
Через минуту Лаэрт, уже держа в руке отравленную шпагу, совершенно искренне произнесет слова Сальери о братской дружбе.
ГАМЛЕТ
Пусть буду я прощен великодушно
За то, что я стрелу пустил над кровлей
И ранил брата.
ЛАЭРТ В глубине души,
Где ненависти, собственно, и место, Я вас прощу.
Ценю предложенную вами дружбу И дружбой отплачу.
Достойный благородный молодой человек. Слушаешь – веришь. Жаль, что шпага отравлена – благородное оружие превращено в свою противоположность: в нож подлого убийцы.
Гамлет не знает, что его сейчас отравят (его же не проткнули, а царапнули ядом, отравили). Но он готов.