Нежнее неба

Минаев Николай Николаевич

«Затих в бессильи ветер красный…»

Затих в бессильи ветер красный, Вокруг сумятица и зной, А я дышу прохладой ясной И умиляюсь тишиной. И над зачахшею осокой, Немногих жаждущих поя, Ты веешь свежестью высокой, Моя прохладная струя. 1925 Москва

«Оборвав на полу строчке…»

Оборвав на полустрочке, Я спускаюсь в мир земной, Если ты в одной сорочке Наклонилась надо мной. Ты пылаешь как в простуде, Ты вздыхаешь горячо, И настойчивые груди Обжигают

мне плечо. Ах, конец воображеньям!.. Этой близостью пьяня, Ты порывистым движеньем На постель влечешь меня. И, противиться не в силах, Я стремлюсь в желанный плен Между розовых и милых Разомкнувшихся колен. 1925

«Средь мглы томительной и нудной…»

Средь мглы томительной и нудной, Навстречу первому лучу Я вышел в путь прямой и трудный, Затеплив скромную свечу. Пусть слева ветер лицемерный, Меняя дважды голос свой, Меня сбивал с дороги верной, Толкая в омут головой. Пускай туманом едким справа Сырая вестница беды, Струилась душная отрава От застоявшейся воды. И пусть обросшие грибами, Неповоротливые пни Гнилыми шамкали губами Давно знакомое: «Распни!..» Я знал: – за сумрачным болотом, Над зыбкой нивой ячменя Сиять небесным позолотам Настанет время для меня. 1925 Москва

Ода тысяча девятьсот пятому («Пусть искалеченный и смятый…»)

Пусть искалеченный и смятый Штыком, винтовкой и кнутом, Но ты сиял, девятьсот пятый, В огне восстаний золотом. О предвозвестник новой даты, Пусть над тобой свистела плеть И твердо помнили солдаты Приказ: «Патронов не жалеть!» Пусть на людей кидаясь догом, Хорунжий каждый властью пьян, По деревням и по дорогам Порол нагайками крестьян. И на местах «крамолы дерзкой» Любой карательный отряд С решительностью гренадерской Стрелял в десятого подряд. Пусть для «острастки и науки» Спешили вешать до суда, И палачам ломило руки От непосильного «труда». И задыхаясь дымом мглистым, Со всех концов подожжена, Огромным факелом смолистым Пылала темная страна. Пусть!.. Но для нас ты тем и дорог, Что и замученным из-под Расстрелов, виселиц и порок Бросал царя в холодный пот. Что августейшие особы, Поняв куда твой вихрь летит, От страха, жадности и злобы Теряли сон и аппетит. Что полыханьем грозных зарев Вспугнув откормленных ворон, Ты, декабрем своим ударив, Поколебал чугунный трон. Что низко согнутые выи, Покорных исстари ярму, Ты гордо выпрямил впервые Навстречу ветру своему. Что ты рассеял их сомненья И в первый раз в одно связал Железной цепью единенья Завод, казарму и вокзал. И на гнилом кресте распятый, Через двенадцать лет потом Ты просиял, девятьсот пятый, Вновь в девятьсот семнадцатом! 1925

Аттила («В ту ночь твой сон дурная кровь мутила…»)

В ту ночь твой сон дурная кровь мутила, Над станом стыл глухой собачий вой, И выползло из бездны мировой Огромное хвостатое светило. А утром с цепи жизнь тебя спустила, Ты бросился к добыче боевой, Широкоскулый, с бритой головой, Коротконогий увалень – Аттила. Ты шел и пропадали города, Леса валились, ржавела вода, Зловещими кострами рдели дали, Нищала

и плешивела земля, А впереди безмолвно ожидали Тебя Каталаунские поля. 1925

Завоеватели («Покинув жен, любовниц и детей…»)

Покинув жен, любовниц и детей, Перемешавшись в гуще пестрой банды, Голодные, не слушая команды, Продрогшие от кожи до костей, Ватагою непрошенных гостей, Спешили к грудам золота за Анды Кастильские оборванные гранды, Солдаты и бродяги всех мастей. А впереди стремительный вожатый, С усмешкою меж скулами зажатой, К луке седельной голову клоня, Прислушиваясь к рыку ягуара, Нахлестывая взмокшего коня, Скакал безжалостный Франциск Пизарро. 1925

Ленин («Под рев солдат и крики моряков…»)

Под рев солдат и крики моряков: — «Долой войну!.. Долой капиталистов!..» Керенский истерически неистов Цитатами громил большевиков. Досадуя на этих мужиков, Чхеидзе звал к порядку их как пристав, А в ложе иностранных журналистов Ехидно улыбался Милюков. Но оборвав на полуслове фразу Керенский смолк… Все замерло… И сразу Огромный зал наполнился одним; Он шел в века по-новому нетленен, И вспыхивало искрой вслед за ним Уже магическое слово: «Ленин!» 1925

Марий («По глухим минтурнским дебрям…»)

По глухим минтурнским дебрям, По болотам и лесам, Я скитаюсь диким вепрем, Не даваясь жадным псам. Голова моя сенатом Высоко оценена, Но продажным оптиматам Не достанется она. Пусть судьба меня хлестнула, Стала мачехою мать, Не тебе, Корнелий Сулла, Кая Мария сломать! План твой гнусный я разрушу Не погибну от ножа, Пусть твою гнилую душу Разъедает зависть-ржа. Ведь тебе, я знаю, снится, Что в цепях с клейменым лбом Пред моею колесницей Сам Югурта шел рабом. Не мои ли легионы, В бой бросаясь как на пир, И у Акв и у Вероны Изумляли целый мир? И в изгнании, – я верю, — Плебсом я боготворим; Мне – затравленному зверю Покорится снова Рим! Я рабов пущу на волю, А сенат не пощажу, И семь дней войскам позволю Предаваться грабежу. Чтобы им был отдых сладок, Я для них по городам Как рабынь аристократок В лупанарии отдам. И с заката до востока, От снегов до пирамид, Имя Мария жестоко Вновь над миром прогремит! 1925

Николай II («Фронты трещат… Грядущее темно…»)

(1916 г.)

Фронты трещат… Грядущее темно… В стране развал…. Правительство убого… А он во всем надеяся на Бога, Изволит развлекаться в домино. Обычно вежлив и корректен, но, Когда вокруг о «старце» толков много, Насупится, усы топорщит строго И молча, не пьянея, пьет вино. А по утрам, тоску на час посеяв, Докладывать приходит Алексеев, — Ах, Боже мой, как это тяжело! И он, откушав свежей земляники, Шлет телеграмму в Царское Село: «Спал хорошо. Погода прелесть. Ники». 1925

Послание двум («Тарас Григорьевич Мачтет!…»)

Тарас Григорьевич Мачтет! Максим Эрнестович Нетропов! Один из вас стихи прочтет, Другой одобрит их, захлопав. А если кто поднимет лай, То словопрением обширным Вас защитят – Григорий Ширман И я – Минаев Николай. 1925 г. Суббота. Москва