Нежность в хрустальных туфельках
Шрифт:
Сегодня на улице просто сумасшедший ливень, а я снова проспала и летела как угорелая прямо по лужам. Ноги промочила насквозь. Немного подсушила, хоть еще пару часов противно хлюпало в сапогах.
Я кое-как обегаю лужи, заворачиваю за угол. Порыв ветра ударяет в лицо. Такой сильный, что меня шатает, словно точащую из земли палку. Слепо шарю, чтобы удержаться на ногах, но вокруг ни души. Странно, что до сих пор стою. Нужно выдохнуть и взять паузу.
Оглядываюсь по сторонам: неподалеку магазин телефонов, и можно спрятаться под полосатым козырьком на крыльце,
Но не с моим везением, потому что через пару минут, когда только-только проясняется в голове, мое внимание привлекает фигура справа: он только что вышел на крыльцо, прикурил и, зажав сигарету зубами, поднимает ворот пальто.
Ленский.
Стоит так близко, что я хорошо слышу запах мяты. Он эти жвачки что — пачками жует?
Жутко неловко. Можно просто сделать вид, что я его не заметила. Или «заметить» и, в конце концов, поблагодарить за утренний кофе. Ленский продолжает меня игнорировать, но с каждым разом его рефераты все лучше и лучше, и я уже почти смирилась, потому что потихоньку стираю карандашные «эннки», а на их место ставлю оценки за самостоятельную работу.
И теперь у меня каждое утро на столе стаканчик кофе: то сливочный капучино, то фраппучино с карамелью, в пятницу был какой-то потрясающий сливочно-тыквенный теплый коктейль. А сегодня был травяной чай, и я выпила все, хоть к чаям довольно равнодушна.
Я старше, я должна подавать пример хорошего поведения, поэтому не будет ничего страшного в том, чтобы поздороваться и поблагодарить.
Поворачиваюсь к нему — и замечаю, что Ленский уже и так меня заметил, и пристально разглядывает. Снова немного небрежно и мой благородный порыв тут же меркнет. Но не отворачиваться же?
— Добрый день, Ленский.
— Добрый день, Варвара Юрьевна, — подражает моему официальному тону.
— Спасибо за кофе, но это лишнее. — Не важно, что совсем не лишнее и мне очень приятны эти, пусть и очень непонятные, не вяжущиеся с его поведением знаки внимания. Я должна сказать «правильную» вещь, чтобы не усложнять. — Ты ставишь меня в неловкое положение.
— Простите, я не знал, что вам кофе нельзя, — как будто и не слышит он.
— Что?
Двери магазина разъезжаются и нас на миг разъединяет шумная компания парней. Что-то обсуждают, кажется, изображают экспертов и помогают другу выбрать новый гаджет. Я усилием воли давлю желание уйти и не развивать тему, но любопытство берет свое: не припоминаю, чтобы говорила, что мне нельзя кофе. Потому что кофе я люблю, а в последнее время вообще сижу на кофеиновой «игле».
Парни, наконец, уходят, и мы с Ленским таращимся друг на друга, как борцы на ринге.
— Вы же в положении, — выдает он. — Так что теперь только чай, да?
Ушам своим не верю. Откуда эта ересь в его голове?
Открываю рот, чтобы развенчать глупую сплетню, но магазин открывается еще раз, и Варламова несется на Ленского с видом потерявшего тормоза бульдозера. Виснет на нем, обхватывая руками за шею, словно трофей. Звонко чмокает в щеку и только потом замечает меня. Мгновенно корчит скорбную мину,
— Здравствуй, Наташа.
— Здравствуйте, Варвара Юрьевна, — гундосит она. Только и того, что глаза не закатывает, а так просто классическая ревнивая малолетка.
Господи боже, за месяц нахваталась лексикона. Пушкин бы с Толстым пристыдили.
— У тебя вроде зуб болел, и ты после четвертого пошла к стоматологу? — напоминаю я. — Кажется, теперь с зубом все в порядке?
— Ага, — бубнит Варламова. Ни капли не стесняется быть пойманной на откровенном вранье. — Зуб как новенький.
Я могу сказать, что попрошу учителей, с чьих уроков она ушла, погонять ее по сегодняшним темам. Но ведь все равно не буду ее закладывать.
Поэтому прощаюсь с обоими, спускаюсь с крыльца и слышу в след противное:
— Вот же стерва.
Глава пятнадцатая: Варя
Как я предполагала — мать Пети перебирается к нам.
Муж ставит меня перед фактом вечером, когда я возвращаюсь из больницы. Свекровь даже не посчитала нужным сказать мне об этом, хотя, когда я была у нее, они с Петей уже все решили.
Пока я глажу рубашки, Петя рассказывает, какой теперь будет наша жизнь. У нас трехкомнатная квартиры, и одну комнату может занять его мать, это никак не повлияет на нашу жизнь. Так он сказал. А когда я набираюсь смелости возразить, сказать, что дети должны жить раздельно, Петя еще трижды напоминает, что это — его квартира, в которую я не вложила ничего.
Ничего.
Кроме труда, потому что мы въехали сюда сразу после свадьбы, практически в голые стены, и пока Петя был на работе, я прибегала из института и, забыв от усталости, в одиночку клеила обои, красила, шила занавески на кухню и вязала коврики на табуретки из порезанных на ленточки старых вещей. Потому что верила и думала, что это будет навсегда.
— Первое время мама не сможет помогать тебе по дому, — Петя скептически осматривает выглаженную рубашку и возвращает ее с безапелляционным приказом: — Перегладь. Совсем криворукая стала.
Я успокаиваю себя тем, что в той жизни, куда я скоро сбегу, некому будет распоряжаться мной, как утюгом, веником и микроволновкой. Что «Варя» перестанет быть автоматом «три в одном», и превратится в обычную женщину, которая наберется сил и подаст на развод.
— Потом, когда она поправится, тебе будет легче, — с видом благодетеля, продолжает Петя.
— И… надолго у нас Тамара Викторовна?
Это ведь совсем простой вопрос, я имею право знать. Но у Пети на этот счет свое мнение.
Он мерит меня подозрительным взглядом, подходит ближе — и я крепче сжимаю пальцы на ручке утюга.
— Моя мать у нас настолько, насколько понадобится, чтобы она полностью поправилась. Это понятно?
Мы смотрим друг на друга одну бесконечную минуту.
Я могу поднять утюг, наставить дно ему в лицо и нажать на кнопку «Пар». Я могу, хоть никогда в жизни даже мухи не обидела. Нужно просто поднять руку и защититься. А потом…