Нежность в хрустальных туфельках

Варя

10 ноября

— Если буду звонить, и ты не возьмешь трубку…

Я поджимаю губы, терпеливо жду «поучительное» внушение. Но на этот раз Петя ограничивается простой моралью: осматривает мой внешний вид, остается доволен наглухо застегнутым пиджаком и длиной юбки. Хватает за подбородок, вертит мою голову, словно чашку, ищет изъян в почти незаметном макияже. Напоследок проводит пальцем по губам — проверяет, нет ли помады.

— Молодец, умница. — Поглаживает меховой отворот моего пальто. — На ужин придут мои друзья и коллеги, подсуетись, чтобы не пришлось

краснеть. Это очень важно, Варвара. Скажи мне: я ведь не ударю в грязь лицом?

— Нет, я все успею, — быстро киваю и выскальзываю в распахнутую мужем дверь.

Лифт снова не работает, и я торпедой несусь по ступенькам, дважды чуть не падая на высоких каблуках. Даже странно, что муж разрешил сапоги на шпильках. Недосмотрел что ли?

Такси приехало десять минут назад, и я на удачу скрещиваю пальцы. Хоть бы не уехало! Если я опоздаю на первый же урок — меня точно выпрут.

Машина ждет у подъезда и таксис выразительно зыркает на часы, пока я еще раз называю адрес. Прошу ехать быстрее, но он улыбается только когда к просьбе прибавляю обещание «доплатить за срочность».

Итак, я — Варя Давыдова, вчерашняя выпускница педагогического университета, сегодняшняя учительница в частной школе «Эрудит», куда меня, по большому знакомству мужа, взяли на единственное вакантное место учителя литературы. Как вспомню бесконечные тесты и собеседования — так вздрогну. Я ГОСЫ сдавала без тени паники, а после двух допросов — по-другому и не назвать — перед советом школы и директором, чувствовала себя несмышленой практиканткой. Эти люди сделали все, чтобы донести до меня мысль: я — просто винтик в системе, которая давно отлажена до автоматизма и в принципе не дает сбоев. А если мне хочется отойти от строгих планов — то лучше сразу с заявлением на расчет. Потому что здесь и без меня знают, как и чему учить будущих нефтяных миллионеров, политиков и дипломатов.

Замуж я вышла почти год назад. Петя очень понравился моей маме. Она-то, в отличие от меня, всегда любила мужчин в погонах, а он у меня целый капитан полиции. Его к нам привела мамина тетка — прожженная, увешанная безвкусными украшениями Тамара. Петя просто ходил себе и ходил, был таким… сильным и уверенным, дарил цветы. Стал моим первым мужчиной, а потом взял и заявился с кольцом под бой курантов.

Через месяц поженились.

Еще через месяц он закатил сцену ревности к однокурснику, который подтягивал меня в работе с компьютером: я как раз осваивала электронные презентации и прочие «интерактивные технологии обучения», чтобы войти к своим ученикам вооруженной не только голой теорией, но и современными методами обучения. Петя сломал Виталику руку, и дальнейшее изучение компьютера пришлось перенести в категорию самостоятельных занятий.

В прошлом месяце Петя дал мне подзатыльник за то, что нашел в раковине невымытую чашку. Сначала ударил, а потом спросил, чего это у меня вид как у мертвой. Рассказала, что была у стоматолога, вырвала зуб мудрости и целый день просидела на обезболивающих. На следующий прием Петя пошел со мной: проверил, сколько лет моему врачу и чего это я прусь к нему два раза подряд — зуба-то все равно нет.

Вчера он приревновал к Паше, учителю химии, который подвез меня до дома, потому что после двух дней снега пошел дождь, и столица «поплыла». Если бы не Паша, я бы точно промочила ноги, а с моим никудышным иммунитетом это стопроцентный грипп.

Приревновал так, что теперь

у меня гематома на плече размером с яблоко, и полный раздрай в душе. Поэтому, вместо того, чтобы мысленно еще раз повторять план первого урока, я начинаю вспоминать, есть ли у меня большая дорожная сумка. Есть, точно: мы же ездили в Грецию в апреле. Только куда мне идти? К матери, у которой нас и так семеро по лавкам?

В здание школы я влетаю за пятнадцать минут до звонка. Захожу в учительскую, приветливо здороваюсь с коллегами. Математичка — дважды разведенка — косится на мое новое пальто. У Пети деньги водятся, он любит делать «красивые жесты» после очередного приступа тирании.

— Опаздываете, Варвара Юрьевна, — говорит математичка, постукивая грифелем карандаша об стол.

— Еще не было предупредительного звонка, — улыбаюсь ее отражению в зеркале.

Беру журнал с надписью «11-А», к двери — и чуть не получаю ею по лбу. Паша — Павел Викторович Смирных — тоже в числе «опоздунов». Улыбается на все тридцать два. Не мужчина — а позитив.

— Ох, Варя, ну… хороша! — зыркает взглядом на мои скрытые под узкой юбкой колени, и я в ответ «колю» его уголком журнала. Он косит взгляд на классный журнал, присвистывает, осеняет меня крестом и шепчет: — На удачу, Варюша. Лозовую игнорь — она просто мелкая гадина. Градов иногда приходит под «травой». Ленский всегда в наушниках, его бесполезно трогать. Пусть сидит на своей галерки, тебе спокойнее.

— Спасибо, Паша, — шепчу в ответ.

— Ни пуха, Варюха.

— К черту.

Похожу к двери с табличкой «11-А», топчусь рядом, как будто это я — школьница.

Господи, почему мне кажется, что когда я училась, старшеклассники не были такими… «дядя_достань_воробушка»? Парочка девочек важно проходят мимо: это у них что, юбки?!

— Лень, ну поцелуй меня! — слышу сзади плаксивый девичий голос.

— Отвали, Варламова, — низкий мужской голос в ответ.

И приступ нытья сразу после. Хочу повернуть голову, посмотреть, что это за «Лень» с голосом взрослого мужчины, но звонок заставляет подпрыгнуть на месте.

Все, пора.

Мысленно считаю до трех и уверенной иду к двери. А ноги от страха так и ведет, словно это не ноги — а циркуль. Держись, Варвара Юрьевна, тут всего ничего осталось.

Кто-то летит прямо на меня. Я даже не успеваю понять, что к чему, когда меня буквально сносит здоровенный детина. Умом понимаю, что нужно сохранить равновесие. Взмахнуть руками, но у мен в них журнал, поэтому…

Падаю.

Просто как-то по-глупому кренюсь на бок, каблук выворачивается во внутрь. Хороша я буду, сидя на мягком месте перед своими учениками.

Крепкая ладонь хватает меня за руку, и только поэтому я не падаю, а шатаюсь на одной ноге, пытаясь поймать ускользающее равновесие. Правда, ладонь крепко сжалась как раз на синяке, и я непроизвольно вскрикиваю.

— Я еще и не начал, Колючка, а ты уже кончила? — тот самый низкий голос, только не грубый, как с какой-то Варламовой, а нарочито насмешливый.

Колючка?

Я все-таки нахожу точку опоры, вырываю руку, поворачиваюсь — и смотрю носом в широкую грудь, обтянутую белым свитером. Задираю голову еще — и снова грудь. И еще немного — теперь смотрю на шею, с коротким кожаным ремешком, на котором болтается то ли зуб, то ли коготь. Этот человек просто бесконечный: у меня уже шея болит, а он все не кончается.