Незнакомцы в поезде (др. перевод)

Хайсмит Патриция

— А-а-а! — вопил он, уворачиваясь от смокинга, который мать хотела на него набросить.

Пусть Герберт любуется, если ему угодно!

— Чарльз!

Безумными жестами он пытался объяснить, что у него отнялся язык. Подскочил к зеркалу, увидел в нем свое побелевшее лицо, плоское вокруг рта, как будто его припечатали доской, увидел обнаженные в жутком оскале зубы. А руки! Как он теперь возьмет стакан, как зажжет сигарету?! А как машину водить?! Да он теперь и в туалет без посторонней помощи не сходит!

— Выпей!

Да, виски, виски! Бруно ловил живительную влагу онемевшими губами, обжигающая струйка стекала по подбородку на грудь. Жестом он потребовал еще. Как бы донести до матери, что надо запереть двери… Господи, лишь бы прошло!.. Он позволил матери с Гербертом уложить себя в постель.

— Низя! —

прохрипел он, схватив мать за пеньюар и едва не завалив ее на себя. — Низя мя уввзить!

Мать заверила, что его никуда не увезут и что она запрет все двери.

Бруно думал о Джерарде. Джерард продолжает копать и прекращать не собирается. И не только Джерард — целая армия ищеек вынюхивает, проверяет, опрашивает людей, стучит клавишами пишущих машинок, собирает кусочки тут и там, в том числе и в Санта-Фе, и однажды эти кусочки сложатся перед Джерардом в единую картину. Однажды Джерард явится сюда утром, найдет его в таком состоянии и все из него вытянет. Он убил человека. Убийство карается смертью.

Остановившимся взглядом Бруно смотрел на люстру. Отчего-то ему вспомнилась круглая никелированная пробка от раковины в доме бабушки в Лос-Анджелесе. И при чем тут пробка?

К реальности его вернул болезненный укол иглы для подкожных инъекций.

Шторы были задернуты, в комнате царил полумрак. В углу мать беседовала с молодым, нервного вида доктором. Бруно полегчало. Теперь его никуда не увезут. Все прошло, паника откатила. Он осторожно пошевелил пальцами. Затем прошептал: «Гай». Язык еще плохо слушался, но по крайней мере речь к нему вернулась.

Дверь за доктором закрылась, мать подошла к постели.

— Ма, я не хочу в Европу, — пробубнил Бруно на одной ноте.

— Хорошо, милый, мы не поедем.

Она осторожно присела рядом, и ему тут же стало легче.

— Но это ведь не врач запретил? — зачем-то спросил Бруно.

Можно подумать, он бы не поехал, если бы ему хотелось! Чего он боится? Да ничего! Даже второго такого приступа! Бруно тронул пышный рукав ее пеньюара, но вспомнил про Рутледжа Овербека и уронил руку. Наверняка у матери с ним роман. Уж очень часто она ездила в его квартиру в Сильвер-Спрингз и задерживалась там подолгу. Бруно долго не хотел этого признавать, но все происходило у него под носом, пора открыть глаза. Папаша мертв, это ее первый роман, почему бы и нет — только зачем она выбрала такого мерзкого типа?! В полумраке комнаты глаза матери стали темными. Она так и не оправилась после смерти отца. Бруно вдруг понял, что она останется такой навсегда, больше не будет молодой — какой он ее любил.

— Выше нос, мам.

— Милый, обещай мне много не пить. Врач говорит, это начало конца. Твой организм тебя предупреждает.

Она облизнула губы — мягкие, накрашенные, покрытые морщинками. Видеть их так близко было невыносимо. Бруно зажмурился.

— Ну это же не белая горячка? Со мной никогда не приключалось белой горячки.

— Это хуже. Врач говорит, алкоголь разрушает нервную ткань. Ты можешь умереть, ты понимаешь?

— Да, мам.

— Даешь слово?

Бруно закрыл глаза и вздохнул. Глядя на него, мать думала, что трагедия произошла не этим утром, а гораздо раньше, много лет назад, когда он в первый раз выпил в одиночку. И беда была даже не в том первом стакане, а в том, что стакан стал последним убежищем. Этому наверняка предшествовало крушение надежд, какое-то большое разочарование — в ней и Сэме, в друзьях, в своих увлечениях. Но она не могла вычислить, с чего это началось, сколько бы ни ломала голову. Чарли ни в чем не нуждался, они с Сэмом поощряли его во всем, чем бы он ни решил заняться. Если бы только понять, с чего началось… Она встала, чувствуя, что ей самой надо выпить.

Бруно осторожно разлепил веки, еще восхитительно тяжелые ото сна. Он видел себя со стороны, как на экране. Вот он в ржавокоричневом костюме на острове в Меткалфе. Вот его молодое и стройное тело изгибается над Мириам, швыряет ее на землю. Эти короткие мгновения разделили его жизнь на «до» и «после». Он тогда был особенно ловок, особенно умен, и эти мгновения более не повторятся. Гай думал точно так же о времени своей работы над «Пальмирой», — сам рассказывал, когда они вдвоем ходили в море на яхте. Бруно было приятно, что «звездный час» случился почти одновременно у них обоих. Пожалуй, теперь он мог спокойно

умереть — разве в будущем его может ожидать нечто такое, что затмило бы собой тот вечер в Меткалфе? Иногда — как, например, сейчас — он чувствовал угасание былой энергии. Что-то в нем умирало, возможно, любопытство. Но Бруно это не печалило, потому что взамен он обрел мудрость и умиротворение. Еще вчера он хотел объехать вокруг света. А зачем? Чтобы потом хвастаться? Кому хвастаться-то? В прошлом месяце он написал Уильяму Бибу [13] и попросился добровольцем на спуск под воду в новой супербатисфере, которую Биб пока испытывал без людей. Зачем? Все это было такой глупостью по сравнению с вечером в Меткалфе. И все вокруг были так глупы по сравнению с Гаем. А самая большая глупость — в Европе он всерьез собирался пройтись по европейским женщинам! Да, папашины шлюхи дурно на него повлияли, ну и что? Многие считают, что необходимость секса сильно преувеличена. По утверждению психологов, любовь не может длиться вечно. Впрочем, Гая и Анны это, похоже, не касается. Бруно чувствовал, что их любовь не угаснет, хотя и не знал почему. Дело было даже не в том, что Гай растворился в ней и безразличен ко всему другому. И не в том, что денег у них достаточно. Нет, причина в чем-то невидимом. А в чем, Бруно никак не мог понять, хотя иногда ему казалось, что он на пороге разгадки. И ответ он хотел найти не для себя, а из чисто научного интереса.

13

Уильям Биб — американский ученый и мореплаватель, в 1934 году погрузившийся в батисфере на рекордную на тот момент глубину — 932 метра.

Улыбаясь, Бруно повернулся на бок и стал щелкать крышкой золотой зажигалки «Данхилл». Встреча с турагентом не состоится ни сегодня, ни вообще. Дома гораздо уютней, чем в Европе. И Гай рядом.

39

Джерард гнался за ним по лесу, размахивая уликами — лохмотьями перчаток, лоскутом от пальто и даже револьвером. Гай уже пойман, стоит привязанный к дереву в чаще леса с глубокой раной на правой руке. Если Бруно не найдет способ к нему вернуться, он истечет кровью. Джерард хихикал, радуясь тому, что раскусил их хитрую схему. Вот-вот он настигнет Бруно, схватит его своими мерзкими лапами!

— Гай! — слабым голосом позвал Бруно.

Джерард уже тянул к нему свои ручищи — если коснется, все пропало!

Бруно собрал все силы и сел на постели. Кошмарный сон осыпался грудой тяжелых камней.

Перед ним сидел Джерард! Собственной персоной!

— Приснилось чего? — сочувственно поинтересовался он и протянул розовато-лиловую руку.

Бруно кубарем скатился с постели. Джерард засмеялся.

— Как хорошо, что я вовремя вас разбудил.

Бруно стиснул зубы, едва не раскрошив их, метнулся в ванную и хлебнул виски, не заботясь о том, чтобы прикрыть дверь. Рожа в зеркале была такая, что краше в гроб кладут.

— Вы уж простите за вторжение, но у меня новости. — Голос у Джерарда звучал напряженно и пискляво, а это значило, что его распирает восторг от какой-то победы. — Касаемо вашего приятеля, Гая Хэйнса. Того, который вам сейчас снился.

Стакан в руке у Бруно хрустнул. Он аккуратно собрал осколки из раковины, сложил на уцелевшее донышко с зазубренными краями и, приняв скучающий вид, прошел назад в спальню.

— Когда вы познакомились, Чарльз? Я знаю, что не в прошлом декабре. — Облокотившись на комод, Джерард раскуривал сигару. — Может, полтора года назад? В поезде до Санта-Фе? — Он выждал несколько секунд, достал что-то из-под мышки и бросил на кровать. — Вот, припоминаете?

На кровати, в оберточной бумаге с полустершимся адресом, лежал Платон, забытый Гаем в купе.

— Конечно, припоминаю. — Бруно отодвинул от себя сверток. — Потерял по дороге на почту.

— Ваша потеря все это время стояла на полке в отеле «Ла Фонда». Откуда у вас вдруг взялся интерес к трудам Платона?

— Я нашел книгу в поезде. В вагоне-ресторане. В ней был адрес Гая, и я решил отправить ее почтой.

Он прямо взглянул в маленькие проницательные глазки.

— Чарли, когда вы с ним познакомились? — спросил Джерард с терпеливой интонацией взрослого, который говорит с завравшимся ребенком.