Незнакомцы в поезде

Хайсмит Патриция

— На, выпей!

Да, выпивка. Он попытался влить содержимое стакана сквозь сжатые губы, но всё вылилось на лицо, обожгло кожу и полилось дальше на грудь. Он сделал знак, чтобы мать налила ему еще, а также напомнил ей знаком, чтобы она заперла двери. Господи, если бы это оставило его в покое, он был бы благодарен судьбе всю жизнь! Он дал Херберту и матери положить себя на кровать.

— Не… вай! — он подавился словами. Потом он схватился за платье матери и чуть не уронил ее на себя. Наконец-то он сумел за что-то ухватиться.

— Не… вай… мня… возить! — с усилием произнес он, и она пообещала, что не даст увезти и что запрет все двери.

В его памяти всплыл Джерард. Джерард по-прежнему копает против него. И не только

Джерард, а целая армия, которая проверяет, шпионит, ходит к людям, при них машинистки, они снуют всюду, собирают по кусочку, в том числе и кусочки из Санта-Фе, и в один прекрасный день Джерард сложит всё это вместе. Однажды он придет, застанет его в таком состоянии, как этим утром, задаст ему несколько вопросов, и он всё ему расскажет. Ты кого-то убил, а они убивают тебя за то, что ты кого-то убил. Может быть, ему не удастся совладать с собой. Бруно уставился на светильник в центре потолка. Он ему напомнил хромированную пробку бассейна в доме бабушки в Лос-Анджелесе. С чего он это вспомнил?

Болезненный укол вернул его в полное сознание.

Молодой врач нервозного вида разговаривал с матерью в затемненном углу комнаты. Бруно стало лучше. Теперь они его не увезут. Теперь всё о'кей. Паника прошла. С опаской, под одеялом, он посмотрел, как гнутся пальцы, потом прошептал: "Гай". Язык был пока еще тяжелым, но уже повиновался ему. Врач ушел.

— Мам, я не хочу в Европу, — произнес он монотонным голосом, когда мать подошла к нему.

— Хорошо, дорогой, не поедем. — Она осторожно села на край кровати, и ему сразу стало лучше.

— Доктор не говорил, могу я ехать или нет? — Как будто он не поедет, если захочет! Чего он боится? Нет, не другого подобного приступа. Он коснулся накладного плеча платья матери, но подумал о Рутледже Овербеке, который будет на обеде, и опустил руку. Он был уверен, что у матери с ним роман. Она слишком часто ходила к нему в студию в Силвер-Спрингзе и слишком долго оставалась там. Он и рад был бы не признавать этого, но как, если всё происходит у него под носом? Это у нее был первый роман, но почему бы ей и не иметь романа, раз отца уже нет? Только вот неужели она не могла найти ничего получше? Глаза у матери казались в затемненной комнате еще темнее. После смерти отца ее внешний вид так и не улучшился. Вот такой она и останется, понял теперь Бруно, и никогда не будет снова молодой — такой, какой он любил ее. — Мам, не будь такой грустной.

— Дорогой, ты обещаешь мне не пить так? Доктор говорит, это начало конца. Сегодня утром прозвенел звонок, ты понимаешь? Природа тебя предупреждает, — произнесла она, наклонившись к нему, и провела языком по губам. Бруно было невыносимо видеть так близко эту нежность накрашенных губ.

Он закрыл глаза. Если он пообещает, то тем самым солжет.

— Черт, у меня же это была не белая горячка, правильно? И никогда ее не было.

— Но это хуже. Я говорила с доктором. Это разрушает твою нервную ткань и может убить тебя. Это-то ты понимаешь?

— Да, мам.

— Так обещаешь?

Его дрожащие веки снова опустились, он вздохнул. Трагедия случилась не этим утром, думала она, а годы назад, когда он впервые выпил самостоятельно. Трагедия была не в первой выпивке, потому что первая выпивка была не первым убежищем, а последним. Должна была быть причина в чем-то еще — в ее и Сэма ошибках, в друзьях, в крушении надежд, потере интересов. И как она ни пыталась, она не могла обнаружить, как или где это началось, потому что Чарли всегда имел всё и они с Сэмом делали всё, чтобы поощрить его интерес, если такой обнаруживался. Если бы она могла обнаружить эту точку в прошлом, с которой всё началось… Она встала: ей самой захотелось выпить.

Бруно осторожно приоткрыл глаза. Он чувствовал приятную тяжесть от дурного сна. Он видел себя в центре комнаты, будто смотрел на себя в кино. Вот он в красно-коричневом костюме на острове в Меткалфе. Его

молодая стройная фигура изгибается, бросая Мириам на землю, и эти короткие мгновения разделяют его жизнь на время до и время после. Он делал какие-то особые движения, в голову ему приходили какие-то особенно светлые идеи, и он знал, что эти мгновения никогда не вернутся. Вот и Гай так говорил о себе тогда на яхте про дни, когда он строил "Пальмиру". Бруно был рад, что эти моменты у них обоих так близко сошлись по времени. Иногда он думал, что может умереть без сожалений, ибо что он еще сможет сделать такого, что сравнилось бы с тем вечером в Меткалфе? Чем можно затмить Меткалф? Иногда, как, например, сейчас, он чувствовал, что его энергия угасает, умирает в нем и нечто вроде любопытства. Ну и ладно, он сейчас такой мудрый и всем доволен. Еще вчера ему хотелось прокатиться вокруг света. А зачем? Сказать, что был? И кому сказать? В прошлом месяце он написал Уильяму Бибу, вызвавшись добровольцем на новую супербатисферу, которую он испытывал вначале без человека на борту. А зачем? Все ерунда по сравнению с тем вечером в Меткалфе. Все, кого он знает, ничто по сравнению с Гаем. Совсем глупо говорить, что ему хотелось посмотреть на европейских женщин. Может быть, это из-за потаскух "Капитана", ну и что? Многие считают, что секс слишком переоценивается. Вечной любви не бывает, говорят физиологи. Но он не сказал бы так про Гая и Энн. У него такое ощущение, что их любовь продлится вечно. И это не только потому, что Гай весь в ней и слеп до прочих. Дело не в том, что у Гая сейчас достаточно денег. Тут что-то невидимое, о чем он и не думал еще. Он только, пожалуй, на подходе к размышлению об этом. Нет, он не ищет ответа для себя. Это в духе научного исследования.

Он перевернулся на бок и с улыбкой стал щелкать своим золотым "данхиллом". Турагент встретится с ними сегодня или в другой день. Всё-таки дома куда уютнее, чем в Европе. Здесь есть Гай.

Тридцать девятая глава

Джерард гнался за ним по лесу, размахивая всеми доказательствами обрывком перчатки, клочком пальто, даже револьвером, потому что Джерард уже взял Гая. Гай остался у него за спиной, связанный в лесу, из его правой руки обильно шла кровь. Если Бруно не сможет сделать круг и добраться до Гая, тот истечет кровью и умрет. Джерард хохотал на ходу, словно это была игра, шутка. Еще мгновенье — и Джерард дотянется до него своими мерзкими ручищами!

— Гай! — Но его голос прозвучал немощно, а Джерард уже коснулся его. Вот в чем игра-то: Джерард осалил его!

Бруно с трудом удалось сесть в постели. Ему стало легко после кошмарного сна, словно с него каменная плита свалилась.

Джерард? Так вот он!

— Что такое? Кошмар приснился?

Его красноватые руки касались Бруно, и Бруно, чтобы избавиться от этого прикосновения, соскочил на пол.

— Как раз вовремя проснулись, а? — засмеялся Джерард.

Бруно так сжал зубы, что они могли бы сломаться. Он бросился в ванную и выпил там, не закрывая двери. В зеркале его лицо выглядело так, будто он только что вырвался из битвы в аду.

— Простите за вторжение, но я нашел кое-что новое, — произнес Джерард напряженным, на высоких нотах голосм, а это означало, что он одержал небольшую победу. — Насчет вашего друга Гая Хейнза. Том самом, о дружбе с которым вы мечтали, те так ли?

Стакан лопнул в руке Бруно, и он стал старательно собирать осколки из раковины и складывать их на сохранившееся дно стакана с острыми краями. Потом с тяжелым сердцем побрел обратно к кровати.

— Когда вы с ним познакомились, Чарльз? Только не говорите, что в прошлом декабре. — Джерард прислонился к комоду и закурил сигару. — Вы познакомились с ним года полтора назад, верно? В поезде, когда ехали в Санта-Фе? — Джерард ждал, что ответит Бруно. Он извлек что-то из-под руки и бросил на кровать. — Вы помните это?