Незнакомцы в поезде

Хайсмит Патриция

А если представить, что их с Бруно тайна вообще останется нераскрытой? Временами он приходил в ужас от содеянного и чувствовал себя последним из падших при мысли о том, эта тайна заколдована и неприкосновенна. Может быть, потому он и не боится Джерарда и полиции, что верит в ее неприкосновенность? Если никто не докопался до нее, несмотря на их безалаберность и наводки, невольно данные со стороны Бруно, то, может быть, что-то делает их тайну неподступной?

Энн уже спала. Он неотрывно смотрел некоторое время на гладкие линии ее лба, бледного, почти серебристого в свете камина.

Потом он наклонился над нею и коснулся губами ее лба, и так нежно, чтобы не разбудить ее. Внутренняя боль перевелась словами: "Я прощаю тебя". Он хотел, чтобы эти слова произнесла Энн — именно она, и никто другой.

В его голове груз на чаше весов его вины был сверх меры тяжел, а на другую он бросал безнадежно легкий, как перышко, вес самозащиты. Он совершил преступление в порядке самозащиты, как он убеждал себя. Но он колебался и до конца не верил в это. Если же он верит, что зло полностью овладело им, то должен верить и в необходимость выражения этого зла. Он даже задавался вопросом, и не однажды: а не получил ли он от этого преступления своего рода удовольствие, примитивное удовлетворение — а как еще можно объяснить, что человечество терпит войны, переживает непреходящий прилив энтузиазма, когда наступает война, если только не получает примитивной радости от убийств?

Сорок третья глава

Окружной прокурор Фил Хауленд, безукоризненно одетый, сухопарый, настолько же четкий в очертаниях, насколько Джерард был расплывчив, снисходительно улыбался за облачком сигаретного дыма.

— Почему бы тебе не оставить парня в покое? Была поначалу такая точка зрения, согласен. Мы прочесали все его связи — и ничего, Джерард. Ты не сможешь арестовать человека его положения.

Джерард переложил ногу на ногу и позволил себе почтительную улыбку. Наступил его час. Его удовлетворение усиливалось тем фактом, что ему уже приходилось так же сидеть здесь и улыбаться по другим, менее значительным поводам.

Хауленд кончиками пальцев отодвинул напечатанный на машинке лист бумаги на край стола.

— Здесь двенадцать новых имен, если тебе интересно. Друзья покойного мистера Сэмюэла, получено от страховых компаний. — Хауленд произнес это спокойным, усталым голосом, и Джерард знал, что тот подчеркнуто изображает сейчас смертельную тоску, потому что у него, как окружного прокурора, в распоряжении сотни человек, и он имеет возможность раскинуть сети куда более тонкие и широкие.

— Можешь разорвать это, — сказал Джерард.

Хауленд спрятал за улыбкой свое удивление, но не смог скрыть внезапное любопытство, загоревшееся в его темных и больших глазах.

— Полагаю, у тебя уже есть человек. Чарльз Бруно, конечно.

— Конечно, — довольно усмехнулся Джерард. — Только он у меня по другому убийству.

— И только по одному? Ты же всё время говорил, что этот человек тянет на четыре-пять.

— Я так никогда не говорил, — спокойно возразил Джерард, разглаживая на коленях листки бумаги, сложенные, как письма, вчетверо.

— Так по какому?

— А-а, любопытно? Не знаешь?

Джерард улыбнулся, держа сигару в зубах, потом подвинул поближе пустое кресло

и стал раскладывать на нем свои бумаги. Он никогда не пользовался столом Хауленда, сколько бы бумаг ни имел при себе, и Хауленд знал, что его лучше не отвлекать предложением разложить их на столе. Хауленд недолюбливал Джерарда, как лично, так и профессионально, и Джерард знал это. Хауленд пенял ему то, что тот не любил работать с полицией. Полиция ничем не способствовала ему, но, несмотря на все препятствия, Джерард в последние лет десять раскрыл впечатляющее количество дел, утерев нос полиции.

Хауленд встал и подошел к Джерарду на своих длинных и тонких ногах, затем отошел от него и прислонился к столу.

— А это проливает какой-нибудь свет на дело?

— У полиции трудности потому, что у нее ум на одной дорожке, [12] заявил Джерард, — а в этом деле, как и многих других, требуются две дорожки. То есть его нельзя решить без двухдорожечного ума.

— Так кто и когда? — со вздохом спросил Хауленд.

— Ты когда-нибудь слышал про Гая Хейнза?

12

Джерард здесь оперирует образами из области магнитофонной записи.

— А как же? Мы беседовали с ним на прошлой неделе.

— Его жена была задушена 11 июня прошлого года в Меткалфе, Техас, помнишь? Полиция убийство не раскрыла.

— Чарльз Бруно? — хмуро спросил Хауленд.

— Ты знаешь, что Чарльз Бруно и Гай Хейнз 1 июня ехали в одном поезде на юг? Это за десять дней до убийства жены Хейнза. Какой бы ты вывод сделал из этого?

— Ты хочешь сказать, что они знали друг друга до того?

— Нет, я хочу сказать, что они познакомились на этом поезде. Теперь сложи остальное, я дал тебе недостающее звено.

Окружной прокурор вяло улыбнулся.

— Ты хочешь сказать, что Чарльз Бруно убил жену Гая Хейнза?

— Именно это я хочу сказать. — Джерард оторвался глазами от своих бумаг. — Следующий вопрос — какие у меня доказательства? А вот какие. На любой вкус. — И он широким жестом указал на разложенные, словно карты пасьянса, бумаги. — Читай снизу вверх.

Пока Хауленд читал, Джерард налил чашку воды из бачка в углу и закурил новую сигару от выкуренной. Последнее показание — от таксиста, который вез Чарльза в Меткалфе, — пришло сегодня утром. Джерард даже не выпил на радостях по этому поводу. Но он обязательно выпьет, и не один стаканчик, в поезде, который повезет его в Айову.

Среди бумаг были подписанные показания, полученные от коридорных и посыльных отеля "Ла Фонда", от Эдварда Уилсона, который видел Чарльза, когда он в поезде на восток отъезжал из Санта-Фе в день убийства Мириам Хейнз, от таксиста из Меткалфа, который вез Чарльза в парк "Царство веселья" Меткалфа, от бармена в придорожном питейном заведении, где Чарльз хотел достать чего-нибудь крепкого, плюс телефонные счета за междугородные переговоры с Меткалфом.

— Но ты, несомненно, уже знаешь всё это, — заметил Джерард.