Незримые фурии сердца

Бойн Джон

– Рад слышать. В старости деньги важны. Поди знай, когда тебя подкараулит болезнь. Все эти больницы – сущий кошмар. Если что, не стесняйтесь обратиться ко мне за советом.

– Наверное, сперва мы дождемся окончания суда. А уж тогда я подумаю о ваших финансовых консультациях.

– Ты тоже хочешь стать банкиром, Сирил? – спросил Мастерсон. – Как папа?

Я посмотрел на Чарльза, ожидая уведомления, что я всего-навсего приемыш, но тот лишь ковырнул еду в тарелке и глазами подал мне знак: отвечай.

– Наверное,

нет. – Я уставился в тарелку и под столом убрал ногу, к которой придвинулся ботинок Уилберта. – Я еще не думал об этом. Мне только семь лет.

– Чудесный возраст, – сказал Уилберт. – От шести до десяти мальчишки просто прелесть.

– До чего ж он у вас славный парнишка, – обратился Тёрпин к Мод. – Вылитый вы.

– Ничего подобного, – резонно заметила Мод.

– Да нет, ваша копия, – наседал Тёрпин. – Ваши глаза. Ваш нос. Просто мамин сын.

– Вы очень наблюдательны, мистер Тёрпин. – Мод закурила новую сигарету, хотя пепельница уже была полна до краев. – Такой присяжный несомненно полезен судебной системе.

– Может, вы не знаете, – Чарльз обвел взглядом гостей, – но моя дорогая женушка – одна из крупнейших ирландских писательниц.

– Пожалуйста, не надо, милый, – отмахнулась Мод и окутала стол облаком дыма, от которого миссис Хеннесси закашлялась.

– Прости, любимая, но я должен об этом сказать. Я так тобой горжусь. Сколько романов ты написала, дорогая?

Повисла долгая пауза. Я начал мысленно отсчитывать секунды, и на двадцать второй Мод наконец ответила:

– Шесть. Сейчас работаю над седьмым.

– Ничего, и то хорошо, – сказал Тёрпин. – Здорово, когда есть хобби. Моя жена, например, вяжет.

– А моя играет на аккордеоне, – пожаловался Мастерсон. – Шум на весь дом. А вот первая жена в седле сидела, как Элизабет Тейлор в «Национальном бархате». Все говорили, они прям на одно лицо.

– Когда-нибудь и вы попадете на кухонное полотенце, – пообещал Тёрпин.

– Куда? – нахмурилась Мод.

– Ну есть такие, знаете, полотенца для туристов. С портретами ирландских писателей.

– Этого не будет, – сказала Мод. – На тех полотенцах помещают только мужские портреты. Женщинам оставляют право вытирать посуду.

– А как звали ту писательницу, которая прикидывалась мужчиной? – спросил Тёрпин.

– Джордж Элиот. – Уилберт снял очки и носовым платком протер стекла.

– Да нет, то мужик, – сказал Мастерсон. – А была баба, выдававшая себя за мужика.

– Говорю же – Джордж Элиот.

– Где это видано, чтоб тетку звали Джорджем?

– Это псевдоним, – терпеливо разъяснил Уилберт, словно говорил с недалеким, но симпатичным учеником.

– А как ее настоящее имя?

Уилберт открыл рот, но не издал ни звука.

– Мэри Энн Эванс. – Миссис Хеннесси нарушила молчание, не успевшее

стать неловким. – Знаете, миссис Эвери, один ваш роман я читала. Это вышло совершенно случайно и никак не связано с ситуацией вашего мужа. В прошлом году одна моя официантка подарила мне эту книгу на день рожденья.

– О господи! – Мод болезненно сморщилась. – И вы ее прочли? Зачем?

– Конечно, прочла. А что еще делать с книгой – использовать как поднос? По-моему, прекрасный роман.

– Какой именно?

– «Свойство света».

Мод скривилась и покачала головой:

– Надо было сжечь его еще в рукописи. Не знаю, чем я думала, когда его писала.

– А мне понравилось, – сказала миссис Хеннесси. – Но если автор говорит, что книга ужасная, надо, видимо, ему поверить. Наверное, я чего-то не поняла.

– Увольте официантку, которая поднесла вам такой подарок. У нее явно плохой вкус.

– О нет, она – моя правая рука. Надежная помощница. Мы вместе уже семь лет. И она станет заведовать буфетом, когда я, как верно заметил мистер Эвери, в конце года уйду на покой.

– По мне, так лучше буфет, чем библиотека, – сказала Мод. – Послушайте, мы весь вечер будем вести светские разговоры или все же перейдем к сути дела?

Все недоуменно воззрились на нее, а Чарльз так просто вылупился, умоляя не разрушить его план опрометчивым высказыванием.

– А в чем, собственно, суть дела? – спросил Уилберт.

Мод отложила сигарету, хотя еще не приготовила следующую, хорошенько отхлебнула из бокала, оглядела гостей, и на лицо ее опустилась невыразимая печаль.

– Я знаю, что не должна этого говорить… – начала она тоном, какого прежде я не слышал, – когда мы так славно ужинаем и ведем потрясающе интересную беседу, но я не могу молчать. Я скажу! Я хочу, чтобы вы, дама и господа присяжные, знали: мой муж Чарльз абсолютно ни в чем не виновен…

– Мод, дорогая… – вклинился Чарльз, но она жестом его остановила:

– Нет, Чарльз, я скажу. Если по неправедному обвинению мужа моего признают виновным и отправят в тюрьму, что будет с нами? Всякий день и каждое мгновенье нашей жизни наполнены взаимной любовью, а что до нашего сына, нашего бедняжки Сирила…

Я сглотнул, всей душой желая, чтобы меня не втягивали в эту историю.

– Каждый вечер несчастный ребенок забирается в нашу постель и безутешно плачет над горькой судьбой, грозящей его любимому папочке. Уже дважды он обгадился, но мы его не браним, хотя чистка простыней стоит бешеных денег. Мое материнское сердце разрывается при виде страданий нашего крохи. Вдобавок малыш серьезно болен.

Все головы повернулись ко мне, а у меня глаза полезли на лоб. Я болен? Вот уж ни сном ни духом… Да, есть легкий насморк, но не сказать, что он меня подкосил.