Нф-100: Уровни абсурда
Шрифт:
– Надо же, Прошка, - сказал он, - в кадке тридцать ведер квасу! Ух, и силен же ты!
– В армии расейской послужи, узнаешь, где силушка берется!
– гордо ответил Прохор, запечатывая костылем дверь в горницу.
Груня, ничего не понимая во всех этих военных приготовлениях, сидела на лавке и, всплескивая руками, все время повторяла:
– Да кушать же пора, да кушать же пора...
На столе стояли: кувшин с парным молоком, большой горшок гороховой каши, миска творога и поджаренные свиные шкварки, соблазнительно расположившиеся
Прохор, усевшись за стол, сказал:
– Так! Кушать всем! Быстро! У нас очень мало времени!
– Да что случилось?
– тревожно спросила Груня.
– Сейчас нас нечистая сила приступом брать будет, - авторитетно заявил Митька, хватая со стола ложку.
– Вот так и оставляй мужиков наедине с бутылкой!
– воскликнула Груня.
– Вечно что-нибудь натворят! Что на этот раз стряслось?
– Некогда рассказывать, - сказал Прохор.
– Давайте кушать. Голодное войско не войско, а вражеская подстилка. Потому что сил нет...
И принялся есть скоро и все сразу. Его примеру тут же последовал Митька, а за ним и Грунька. Прохор периодически наливал из бутыли - даже Груньке - и ужин, благодаря этому обстоятельству, прошел быстро.
Когда волчий вой начал звучать поблизости, все участники обороны были уже достаточно подкреплены пищей, выпивкой и идеей православного мученичества.
За окном уже полностью стемнело, и Митька зажег несколько свечей.
– Вот черт!
– вдруг воскликнул он.
– Ставни-то закрыть забыли!
– Уже поздно это делать, - сказал Прохор.
– Прекратите поминать черта на ночь!
– крикнула Грунька.
– Не хватало, чтобы явился!
– А он уже во дворе, - спокойно произнес Прохор.
И в подтверждении его слов раздался вдруг страшный удар во входную дверь.
Грунька побледнела и бросилась в угол к иконам. Она упала на колени и стала горячо молиться.
– Кадка с квасом выдержала, - сообщил Прохор.
Раздался еще один удар и изба вздрогнула. Вместе с этим взорвалась и тишина. Во дворе возник многоголосый звериный рев. Митька, трясясь от страха, схватил топор, лежавший за печкой, и встал посреди горницы. Прохор, сидевший на лавке, посмотрел вверх и спросил:
– А что это за лестница у печки? Которая к стене приставлена, а?
– На чердак, - ответил зять.
– Там дверца лежачая. Она закрыта засовом отсюда.
И здесь изба опять вздрогнула, и сверху, с крыши, донесся хруст ломающихся перекрытий, а вслед за этим что-то тяжело затопало на чердаке.
– Ой! Кто это?!
– вскричала Груня.
– Сейчас я узнаю, что за хам мне крышу ломает!
– воскликнул Митька.
– Всего три недели назад стропила поменял! Лес у барина аж за рупь пятьдесят куплен! Ну, гад чердачный!
С этими словами Митька, окрыленный жадностью, которая победила трусость, сунул топор под мышку и, держа в одной руке свечу, споро влез по лестнице к потолку. Повозившись с засовом, он откинул дверцу, и ноги его пропали в отверстии. Прохор с Груней задрали головы вверх и прислушались.
С чердака донесся митькин голос:
– Эй ты! Иди-ка сюда! Сейчас я покажу тебе, как крыши портить!
Сверху послышался топот и вслед за ним хриплый митькин вопль:
– Ма... ма... мамочка!!!
Тут же на чердаке что-то грохнуло, и раздались глухие удары, напоминавшие звуки выбиваемых подушек.
– Ай!
– вскричала Грунька.
– Прохор, помоги Мите! Его там убивают!
– Не могу, - ответил инвалид.
– С одной ногой по лестнице я лазить не умею. Да и некогда мне...
Он оказался прав, потому что вслед за его словами половина оконного стекла вдруг взорвалась сотней осколков, которые влетели веером внутрь избы и осыпали стоявшую на коленях Груню. В горницу всунулась злобная волчья морда и, сверкая окровавленными клыками, рявкнула совсем по-человечьи:
– Попались, кормушки ходячие?!
Морда светилась красными жестокими глазами и была необыкновенно упитанной, из чего Прохор сделал вывод, что пищи в лесу ей вполне хватает. Инвалид понял, что лезущий в окно вурдалак силой совсем не обижен и потому представляет собой большую опасность.
Груня не упала в обморок только из-за того, что за ужином прикладывалась к бутыли не хуже мужиков. Она схватила первую попавшуюся в руки икону и, встав с колен, стукнула ею волка по носу. Оборотень извернулся, клацнул зубами, и откусил сразу половину иконы. Выплюнув дощечку из пасти, он заявил:
– Думала, поможет? Дура ты! Ох, люблю таких дур! Впрочем, и умных тоже люблю. Все вы на вкус одинаковы. Погоди, сейчас влезу и поужинаю тобой, а то мне кур почти не досталось. За этими лисами нипочем не успеешь...
Прохор тем временем без дела не сидел. Поднявшись на ноги, он поднял на плечо
широкую лавку, развернул ее торцом к окну и тщательно прицелился. Вой и рев во дворе не стихал, и кто-то постоянно колотил во входную дверь, пытаясь сдвинуть с места тяжелую кадку.
На чердаке тем временем перестали выколачивать подушки. Тяжелые шаги
приблизились к отверстию в потолке, и сверху вывалился Митька. Пролетев головой вниз,
он брякнулся на пол мешком костей, взревел дурным голосом и затих. Грунька хотела было подбежать к своему мужу, но в эту минуту волчья морда, удлинив шею, попыталась влезть в горницу через половинку оконной рамы. Бросив на мужа полный сострадания взгляд, женщина сложила перед собой ладони и попыталась прочесть "Отче наш". Оборотень сразу же оставил попытку проникновения в горницу и стал мешать Груньке, ернически при этом подвывая. Звучала молитва так: