Нгуен Минь Тяу След солдата

Минь Тяу Нгуен

–  Пусть говорит, - сказал Лыонг.
– Дай ему еще одну сигарету.

Американец как будто немного успокоился. Разминая сигарету, он осторожно поглядывал на Лыонга.

–  Когда я проходил мимо трупа своего знакомого, то невольно отвернулся. Не мог иначе. Его темные ухоженные усы, отличная военная выправка, его отец, стрелочник на железной дороге, - все это в одно мгновение перестало для меня существовать, перестало иметь хоть какое-нибудь значение! Здесь, на базе, мы, солдаты Соединенных Штатов, каждый день должны были отдавать честь национальному флагу, пусть даже рваному. И каждый убитый американский солдат, после того как его положат в нейлоновый мешок, купленный в Токио, удостаивался чести быть обернутым

в наш флаг, хотя и рваный… Что поделаешь? Ведь ваша артиллерия не замолкает ни на один день. Я бы не посмел от вас ничего скрыть, но я и в самом деле, кроме этого, ничего не знаю, потому что изо дня в день только и делал, что сидел в блиндаже и латал, латал, латал…

–  Будете еще допрашивать?
– спросил Фан.

Лыонг встал и сказал:

–  Переведи ему, что всю свою оставшуюся жизнь пусть благодарит Освободительную армию. Если бы сегодня утром мы не схватили его, сейчас он сгорел бы, как паршивый пес; нечего было бы и флагом прикрыть. Разве он сам-то не понимает этого, что ли?

* * *

Дао все считали одним из самых заботливых в полку каптенармусов. Каждый день он доставлял еду разведчикам прямо на боевые позиции. Ему уже было за сорок. Невысокий, лысый, всегда спокойный и неторопливый, этот человек не расставался с потертой кожаной планшеткой, висевшей на боку. И сколько было бомбежек и обстрелов (бывало, сгорало все - и одежда, и вещи), только с планшеткой ничего не случалось! В ларчике, как солдаты окрестили его планшетку, неизменно хранились баночка с солью, сверток с приправами и ножницы, которыми Дао стриг солдат. Кухня разведроты находилась на склоне одного из холмов, как раз напротив КП полка. Изо дня в день Дао спускался к ручью, чтобы набрать воды для огромного котла, в котором готовилась пища. Это место всегда подвергалось бомбардировке авиации и обстрелу вражеской артиллерии из Такона. Но Дао трудился как пчела и не обращал на это никакого внимания. Он умудрялся подходить к самой линии заграждений, чтобы поймать забредшую туда козу, пробирался в пустовавший завод кровельного железа, подбирая оставленные там мешки риса, ему удавалось раздобывать зелень, трофейные канистры с постным маслом и многое другое.

В годы борьбы с французами Дао сражался в батальоне, состоявшем из вьетнамских эмигрантов, выходцев из бедных семей, чьи предки когда-то в поисках заработка разъехались по Лаосу, Камбодже, Таиланду. Этот батальон, сформированный в Таиланде, участвовал во многих боях на землях Центрального и Южного Лаоса. После установления мира его бойцы и командиры получили возможность вернуться во Вьетнам. Трудно было представить, что добродушный Дао почти половину своей жизни провел в чужих краях и прошел буквально через все: искал рыбацкое счастье на Меконге, был парикмахером, чинил велосипеды и жил в предместьях, населенных циркачами, переписчиками казенных бумаг, уличными зубоврачевателями и мелкими лоточниками. Вся разведрота привыкла называть его отцом. Этот добрый, искренний человек давно привык к незлобивым шуткам бойцов.

–  Отец, опять велят социальное происхождение проверить! Ты сейчас как назовешься?

–  Как назывался, так и назовусь. Солдат революции, вот и все. Понял?

–  Отец, так ты ведь у нас доброволец-интернационалист!

–  Отец, а вот свернем американцу шею, как тогда станет разворачиваться революция в Лаосе, Камбодже и Таиланде?

–  Отец, сегодня вечерком, как понесешь в окопы ужин, не забудь заглянуть к нам, покажем кое-что интересное.

–  Что такое?

–  Да там, недалеко от наших позиций, американское «кладбище».

–  Вот балбесы! Мало я мертвых американцев видел, что ли!

В один из вечеров Дао понес еду своим семи разведчикам, находившимся

на высоте с отметкой 585. Едва начали сгущаться сумерки, как на участках, где были повреждены боевые позиции, появились группы бойцов с винтовками, лопатами и бревнами на плечах, с прицепленными к широким поясам мотками колючей проволоки. После дня напряженных боев им предстояло немало сделать: вновь оборудовать склад боеприпасов и оружия, поправить окопы, эвакуировать в тыл раненых и захоронить погибших.

Наконец, после двухкилометрового пути, Дао добрался до Лыонга и Фана, которые еще оставались на позициях пехотинцев.

–  Слышал, вы взяли нескольких американцев?
– спросил Дао, передавая Фану две рисовые лепешки и мешочек с зеленью.

–  Иди к Лыонгу, отец, - засмеялся Фан, - принимай у него трофеи!

–  Сегодня утром взяли нескольких пленных, - сказал Лыонг.
– Они там, в соседнем блиндаже. Ты, отец, их накорми и отведи к нашим.

–  Мне еще надо отнести еду нашим товарищам, которые сидят у линии заграждений.

Пленных было трое: портной Том, какой-то длинный, нескладный верзила и спесивый лысоватый солдат в очках, похваставшийся тем, что его отец и дядя - совладельцы известной сталепрокатной компании, а он сам студент-этнограф. Когда этот этнограф во время допроса заявил, что он здесь защищает свободу и независимость вьетнамцев, Лыонг едва сдержался, чтобы не залепить ему пощечину.

Дао дал каждому пленному по рисовой лепешке. Пока они ели, стал обходить все вокруг и вскоре нашел трофейную канистру с подсолнечным маслом. Американцы уплетали лепешки, студент-этнограф сидел, повернувшись спиной к своим собратьям, словно боялся, что у него отнимут его долю.

–  Как бы эти вояки, - заметил Фан, - не стали брыкаться по дороге, особенно если налетит авиация. Трусоваты больно. В прошлый раз пришлось связать одного такого и тащить на себе. Потом все болело!

Дао привязал себе на спину канистру, на зеленой боковой стенке которой изображалось американско-вьетнамское рукопожатие. Дао щелкнул затвором и сердито глянул на этнографа.

–  Помни, отец, - сказал Лыонг, - за этим очкариком глаз да глаз нужен…

–  Пригляжу, не бойся, - со смешком ответил Дао.
– Нужно бы ему, пожалуй, урок преподать… А то, чего доброго, вернется в свою Америку и опять станет кричать, что он сражался за независимость Вьетнама. Нет, непременно ему нужен хороший урок.

–  Что ты хочешь с ним сделать?
– подозрительно спросил Лыонг.
– Помни, ты за него отвечаешь головой. Сегодня же ночью он должен быть доставлен в полк. Никакого нарушения дисциплины, а то взыскание наложу!

–  Не бойся! Просто маленькая туристическая прогулочка, только и всего! В полк он успеет попасть!

Дао повел пленных мимо пылавших участков, подожженных напалмовыми и фосфорными бомбами; здесь же неподалеку лежали убитые в сегодняшнем бою американские солдаты. Бледно-зеленые языки огня пламени еще облизывали тела погибших. Студент долго смотрел на эти обезображенные трупы и вдруг, закрыв лицо руками, зарыдал, повторяя слова молитвы. Двое других пленных сыпали проклятия в адрес собственного президента и пилотов, сбрасывающих фосфорные и напалмовые бомбы.

Вдруг этнограф как помешанный бросился бежать. Дао и Фан рванулись за ним, но задержать его не удалось, и все трое свалились в глубокую воронку. Дао потерял свою канистру с подсолнечным маслом и принялся ругаться. Шаря по глубокому и еще горячему дну воронки, Дао наткнулся на пленного. Студент лежал ничком и плакал. С большим трудом удалось выволочь его наверх. Прямо перед ними, уткнувшись лицом в землю, лежали еще четыре трупа. В глаза бросился блеск гвоздей на каблуках ботинок.

–  Черт бы вас побрал! Сколько вы этой дрянью нашей земли истоптали!
– крикнул Дао прямо в ухо этнографу, ткнув пальцем в головки гвоздей, сверкавшие в отблесках пламени.