Нгуен Минь Тяу След солдата
Шрифт:
Несколько дней Кием жил в полной растерянности, прячась у себя в блиндаже. Любой взгляд, брошенный на него кем-нибудь из солдат, повергал его в страх.
Прошло около недели. Солдатам как будто пока удалось сохранить все в секрете, но Киему все время чудилось, что лейтенант жив и жаждет отмщения. Да, хотя Кием и стал «американским ковбоем», но он по-прежнему был очень суеверен.
* * *
Кольцо окружения с каждым днем все больше сжималось. Солдаты марионеточной армии, несущие охрану у линии заграждений, по ночам слышали под собой скрежет вгрызавшихся
– Надоело, не могу больше, - пожаловался он как-то ему.
– Раньше ты был у нас самым храбрым…
– Раньше одно, сейчас другое! Не могу!
– Боишься вьетконговцев?
– Нет, просто все осточертело, все, все!
– А если бы Лэзи была жива?…
– Все равно! Теперь мне было бы наплевать, спит она с кем-нибудь еще или нет. Все надоело!
В последнее время Киему стали сниться и деревянный домик на сваях, и крики ланей в лесу, и ступеньки лестницы, каждая из которых пела свою особую, знакомую ему песенку, - одним словом, все то, что, казалось, уже отошло от него далеко-далеко. Перед глазами вновь вставало лицо Сием. Эта женщина всегда принадлежала только ему одному. А однажды во сне Кием увидел, как он обнимал Сием, как вдруг в комнату вбежал отец и всадил в него нож - алая кровь ручьем потекла из раны. От испуга Кием заорал не своим голосом и тут же проснулся. Над головой грохотала артиллерийская канонада. Ему показалось, что такого обстрела он еще никогда не видал: американская база и опоясывавшие ее траншеи были охвачены огнем и дымом. Кием кричал, звал своих, но не слышал ответа. Тогда он схватил автомат и решил выйти наружу, но едва он, согнувшись, показался в проеме дверей, как яркая вспышка света ослепила его, и блиндаж рухнул. Дым и пыль забирались в ноздри и глотку. Кием чувствовал, что вот-вот задохнется. Срывая ногти, он царапал землю, придавившую его. Наконец ему удалось выбраться наружу, но силы оставили его: он упал и потерял сознание.
Когда Кием очнулся, вокруг мелькали, перепрыгивая через него, ноги в матерчатых солдатских башмаках. Все тело ныло от боли, пальцы рук потеряли способность двигаться. Кием, как мог, зажал автомат под мышкой и пополз, опираясь на локти. От слабости голова его моталась из стороны в сторону. Земля казалась необычайно жесткой, будто она была усеяна острыми бамбуковыми колышками. Неожиданно он услышал, как кто-то окликает его по имени. Это окончательно привело его в чувство, и он вдруг понял, в каком чрезвычайно опасном положении очутился: противник, прорвавшись через ряды заграждений, атаковал его роту, и теперь вьетконговец в мегафон выкрикивал его имя, призывая сложить оружие.
10
Нэт, сестру Кхюэ, к концу зимы перевели в 25-й медсанбат. Наступила пора затяжных дождей. Насквозь вымокшие под беспрерывным дождем медсестры расположились на короткий отдых у края тростниковых зарослей, среди сложенных грудами носилок, вещмешков, гамаков и тюков с перевязочными материалами и медикаментами. Мимо, не останавливаясь, одно за другим проходили подразделения. Солдаты не спускали глаз с девушек, а те упорно старались смотреть в сторону. На фронте девушек было мало; солдаты видели или артисток ансамбля, или медицинских сестер. К медсестрам все относились подчеркнуто вежливо: даже к самой юной ни один солдат не рискнул бы обратиться на «ты».
– Почаще вам без работы оставаться, сестрички! Пореже нас видеть!
– помахал им кто-то рукой.
–
– ответили ему девушки.
Подождав, когда пройдет очередное подразделение, начальник медсанбата, высокий толстый доктор, которого почему-то все называли Лан{28}, приказал поднять корзины на коромысла и переправиться через ручей. Мутный ручей грозно шумел, и девушки в замешательстве остановились.
– Ну, кто еще до сих пор плавать не научился?
– спросил доктор.
– Доктор, отвернитесь!
– завизжали девушки.
– Отвернусь, как же. Тут, того и гляди, какую-нибудь из вас течением унесет, отвечай тогда!
– Не унесет, мы друг дружке сами помогать будем! Отвернитесь!…
Много дней пробирались они к месту нового расположения, которое на карте, выданной в штабе доктору Лану, было помечено красным крестиком. Бурные ручьи, высокие труднодоступные перевалы, густые, почти непроходимые тростниковые заросли - сколько их осталось позади!… И вот наконец они оказались у цели. Некоторые все еще волновались и, подбегая к доктору Лану, то и дело спрашивали:
– Это здесь? Вы не ошиблись?
Доктор, намыливая для бритья щеки, успокоительно смеялся:
– Все верно. Мы там, где должны быть. Поверьте моему опыту, я когда-то штабистом был и карту умею читать.
Еще в пору работы на перевалочном пункте Нэт подружилась с Зы. Эта девушка была настолько рослой, что обычная форма ей не годилась. К Зы, которая раньше работала поварихой, прочно пристало смешное прозвище Слонишка: во время одного из ночных дежурств Зы неожиданно бросилась к Нэт и, не помня себя от страха, так стиснула ее своими мощными руками, что та чуть не задохнулась, - в темноте всего в какой-нибудь полусотне метров от них неторопливо прошествовало стадо слонов.
Тяготы и лишения, связанные со службой в медсанбате, Нэт переносила легко. Однако в последнее время глубоко ввалились ее глаза, заострилось лицо, залегли морщинки возле рта: в дни, когда медсанбат пробирался через джунгли к новому месту, Нэт получила письмо от Кхюэ с известием о смерти матери и братишки.
Знала об этом одна лишь Зы. Эта девушка, казавшаяся такой неловкой и неуклюжей, обладала удивительно добрым сердцем. Когда надо было копать землю, валить деревья или заготавливать хворост, первой всегда вызывалась Зы. Попутчикам-солдатам она не раз помогала подносить тяжелый груз, причем умудрялась поднять столько, сколько под силу было только здоровому парню.
– Нэт, родная моя, если б можно было переложить на меня немного твоего горя!
У Зы обливалось сердце кровью - у Нэт появился мрачный огонь в глазах, в которых, казалось, навсегда застыли непролившиеся слезы.
– Поплачь, - умоляла Зы, - поплачь, тебе легче станет!
– А увидит кто-нибудь? Разве можно сейчас плакать? Вокруг столько горя, не у меня одной…
– Поплачь, а я как-нибудь объясню, что-нибудь придумаю… Ведь пропадешь!
– Ничего, ничего… Не бойся, я… я справлюсь…
Смерть, утраты - не впервые Нэт столкнулась с этим. На стройке у нее была задушевная, ближе, казалось, не бывает, подруга Уи. Ни дня не могли они прожить друг без дружки, и все у них было общее - и одежда, и вещи. В одну из бомбежек Уи погибла. Нэт, оставив тело подруги, побежала спасать других. Она носила раненых, а сама плакала навзрыд. Только к вечеру, когда управилась с ранеными, Нэт вернулась за Уи, отнесла ее в передвижной домик строителей, попросила всех выйти, опустила на окнах шторки и при свете керосиновой лампы сама омыла тело Уи, переодела во все новое, ненадеванное (чьи были эти блузка и брюки, ее или Уи, она уж и не помнила: ведь давно у них все было общее), потом причесала ее и, уронив голову на тело подруги, заголосила: «Могла ли я думать, что придется тебя хоронить?…» Невольно вспомнилось, как часто доставалось ей от Уи за излишнюю склонность к слезам, и Нэт зарыдала еще горше.