Нич Ниднибай
Шрифт:
Я рассказал всё, что произошло, и даже предложил ему отправиться со мной в Израиль к их пункту эвакуации, но когда закончил исповедь, выражение усатого лица не изменилось: оно оставалось вопросительным.
Помолчав минуту-другую, он сказал:
– Документы есть?
Простота этого вопроса ошарашила… Никаких документов у меня не было, даже «теудат зеута» (израильского удостоверения личности)… Я выдавил:
– Нет, но…
Офицер быстро вышел, и из-за двери я услышал:
– Оборзеть.
Потом
Он сказал:
– В Борзю.
И вот я в Борзе. Борзя – районный центр… Это теперь я знаю… Меня довезли до посёлка Даурия, а оттуда поездом до Борзи…
…У довольно молодого майора в городе Борзя было не очень красивое, но приятное и грустное русское лицо. Когда меня привели, он сидел и пил чай с печеньем. Я посмотрел сразу не на него, а на печенье. Он почему-то смутился и предложил печенье с чаем. Это располагало, так как я был голоден (рюкзак с едой у меня отобрали).
Потом он вдруг протокольно проговорил:
– Фамилия?
Я ответил и увидел нечто странное: его рука с печеньем застыла у губ, не доплыв до них на несколько миллиметров, и оставалась в этом положении довольно долго… Затем он встал со стула, оказавшись небольшого роста, и произнёс:
– Как вы сказали?
Я повторил. Майор сел и – после звеняще-длительного молчания – неожиданно попросил:
– Расскажите о своих родителях.
Я удивлённо начал говорить и, когда только начал рассказывать о папе, он спросил, где папа воевал. Я сказал, что в Сталинграде, потом шахта в Осинниках…
Офицер прервал меня:
– Осинники? – и, не дав мне договорить, рассказал историю с власовцем. Потом добавил:
– Я его внук… Он выжил.
В моей голове тогда не осталось никаких мыслей. Нет, одна была: «А ля улю». Так говорил еврееузбек Саша, когда получал двойку на экзамене…
Но майор просто улыбнулся и сказал:
– А теперь ещё раз расскажите о своих приключениях.
Ночевал я у него дома. У майора. Ночью сильно трясло. Как сообщили утром по радио, лопнул пополам городской дом культуры, и исчезла сопка (название её запомнилось: Девичья Грудь).
По всему Забайкалью, в том числе в Чите, сильные разрушения. Есть много жертв. Телефоны и интернет почти не работают. Дороги разворочены. Поезда не ходят.
Я тогда подумал:
– Что же там, в Израиле?! Огради их, Господи! Защити, я же Тебя просил!
Майор был женат на невзрачной женщине с глуповато-круглым глазастым лицом. Детей у них не было. Жили небогато. Старая мебель, но на сиденьях стульев ещё не была снята полиэтиленовая плёнка.
Позавтракали. Они сказали, что отправятся со мной: поняли, что здесь оставаться нельзя. Майор вернул мне мой рюкзак и даже бумагу с карандашом и вдруг сказал:
– Михаил, меня зовут Михаил, жену – Хара.
Я ещё предположил в уме:
– Не еврейка ли?
Потом оказалось, что нет – бурятка.
Быстро собрались и выехали на старом армейском газике.
Когда ехали по городу, я увидел лопнувший дом культуры, здание с треугольным фронтоном. Бросилось в глаза, что трещина
Выехали из города. Михаил сказал, что будем пробираться в сторону Байкала и дальше, к Иркутску.
Ехали вдоль реки, потом по засахаренной снегом степи, пока не доехали до бора с растрёпанными, как со сна, озябшими соснами. Здесь Михаил залил из канистр бензин, и снова – вдоль какой-то реки.
Заночевали в селе. Помню, что в названии его было два слова: «усть» и – похожее на чьё-то имя.
Всю дорогу слышался гул, и ощущались подземные толчки, как будто ехали по крышке огромной кастрюли с кипящей водой. Внутри Земли «заваривалась каша».
Утром – вновь дорога. Реки, леса, горы. Не было им конца. Воистину, проплывала величественная страна. Я когда-то жил в ней, но не успел увидеть, как я вдруг понял тогда, почти ничего. И ведь мы ещё не выбрались даже из Забайкалья. Наконец, выехали на дорогу побольше. Михаил сказал, что мы объехали город Чита стороной. Он боялся, что через него не проехать: слишком большие разрушения. Ночёвка. Дорога, города, ночёвки, реки, леса, горы, дорога, дорога, дорога…
На одном из привалов Михаил вдруг задёргался и начал хлопать себя ладонями по телу. Хара загоготала:
– Комаров боится!.. И маленьких собачек… Мужик называется…
Потом почему-то, посмотрев на меня, – тихо:
– Хоть бы раз зарплату нормальную принёс… Всё на мне…
У Михаила покраснели и налились слезами глаза. Но он промолчал…
Улан-Удэ. Большая остановка, пополнение запасов. Подземные толчки. Дорога, дорога… Байкал…
Михаил не мог сдержать улыбки, взглянув на моё лицо:
– Что? Хорошо сделано?
Когда-то я, школьник, прочёл о Байкале и был заинтригован. Триста тридцать шесть вен-рек пьёт эта жуткая трещина в планете, заполненная прозрачносиней ледяной кровью-водой. И лишь одной артерииАнгаре разрешает попробовать тоже. Полуострова, горы, скалы и острова толпятся вокруг этого чудо-озера и вздымаются из его утробы. Горные хребты заложниками стонут на его дне. Байкал… Зародыш океана?.. Он ворчит и ворочается. Он чем-то недоволен. Может быть, какой-то скалой, что отдавила его посиневший язык?.. Мечта увидеть его, узнать его тайну залегла в моей душе…
И вот я смотрел на него. А он – на меня. Мы прощались…
Михаил рассказал мне, что его родители были верующими, и библейские истории так врезались в его душу, что для него чудесным желанием стало – увидеть Землю Обетованную…
Также как для меня – Байкал…
Приехали в Иркутск, и там у нас украли машину. Хорошо, что рюкзаки были на нас. Да… В том же самом Иркутске, где папе ампутировали ногу. И в другом…