Ничего, кроме настоящего
Шрифт:
Не какая-то там вонючая попса! Авангард! Музыка будущего! Огрехи, конечно же, имеются. Но у нас всё впереди! Мы покорим всех! Мы лучшие! Сурово и знаменито!
Батькович в нашем коллективе выглядел очень живописно. Долговязый тощий субьект, из коротковатых рукавов рубашки торчат худые кисти рук. Пальцы, словно пауки, бродят по грифу инструмента. И абсолютно отрешённый взгляд. Где носился его дух в эти мгновения, хрен его знает. Но мне это показалось симпатичным – медитирует человек!
Вся эта какофония продолжалась на протяжении четырёх часов. После репетиции Батькович был торжественно принят в ряды "Клана
Он заверил нас, что приложит все усилия для того, чтобы в кратчайшие сроки стать супербасистом. Мы, в свою очередь, обнадёжили его, что другого выхода у него просто нет. Паша раскрыл, было, рот, чтоб начать задавать свои вопросики, но я ткнул его носом в часы.
Двадцать два ноль ноль. А нам ещё домой топать.
Мы по быстрячку собрали манели, и вышли на улицу. Видок у нас был ещё тот! Я, Паша и Батькович с гитарами в руках. А за нами тащился следом маленький Палыч. Словно трудолюбивый ослик, он тянул за собой древнюю детскую колясочку, в которой была сложена разобранная ударная установка. Боясь, как бы её не стырили из актового зала
"ВОДОКАНАЛТРЕСТА", мы заставляли нашего драммера1 тягать всю эту хренотень на каждую репетицию и обратно. В результате – сходство с цыганским табором или пионерами во время сбора металлолома.
Мы брели по улице и вполуха слушали Пашины рассуждения о высоких материях, когда рядом с нами остановился милицейский "бобик". Из него материализовались три отважных стража правопорядка, на которых лежала ответственная миссия бороться с преступностью в нашем городе.
Но то ли все преступники уже сидели по тюрьмам и наступила долгожданная Эра Милосердия2, то ли наши зловещие физиономии наводили на мысль о содеянных нами тяжких преступлениях, о трупах тайно захороненных в Брюховичах3, о скупке и перепродаже вещей, отнятых у вдов и сирот, – строгие и справедливые светочи мужества и героизма решили нас задержать. Громким официальным голосом были спрошены документы. Оных у нас не оказалось. Тогда было высказано требование предъявить к досмотру переносимые предметы, что было выполнено. В разговоре между собой стражи правопорядка высказали вполне достоверное предположение, что мы – воры и убийцы, застуканные в момент перепрятывания награбленных вещей. Без лишних разговоров нас погрузили в "бобик" и привезли в "ментовку".
Там нас обыскали, допросили, перезвонили домой Паше, Палычу и
Батьковичу, дабы проверить наши показания и удостовериться, что мы действительно имеем обыкновение таскать инструменты домой после каждой репетиции. Толстый солидный начальник отделения потребовал на деле проверить, что мы музыканты. Тогда, расчехлив гитары, я и Паша приготовились принимать заказы. Спев на протяжении часа около тридцати всевозможных бандитских шлягеров, которые здесь, судя по всему, пользовались огромной популярностью, мы были отпущены.
Проклиная всё на свете, мы пёрлись хрен знает откуда по домам, и поминали "незлым тихим словом" такую родную, такую справедливую и такую бдительную нашу милицию. А несостоявшийся вор, убийца, скупщик краденного, и, в то же время, простой школьник, будущая "рок-звезда"
Батькович тихо грезил о грядущих триумфах.
ИГРЫ НАУГАД
– Ты
Толстый с пьяной настойчивостью задавал мне этот вопрос в тридцатый раз за сегодняшний вечер.
– Тебе не понять. Это нужно чувствовать.
– Кретин, ты же ломаешь себе жизнь. В музыке сложно пробиться.
Это знают все. И ты знаешь. Просто ты упрямый, как осёл, и прёшь на кирпичную стену лбом, игнорируя двери.
– Я по-другому не могу. Так сложилось. В башке произошла какая-то лажа1, и кроме музыки мне ничто не интересно. Я понимаю, что могу потерять всё, не добившись ничего, но все ставки сделаны. Что-либо менять поздно. Да я и не хочу менять.
Разговор происходил в нашем культовом пивняке с кокетливым названием "Янтарь". Толстый позвал меня якобы обмыть стипендию, и после первой же кружки пива стал меня "лечить". Он считал, что мне нужно срочно завязывать с сомнительными экспериментами на музыкальном поприще и браться за ум.
С точки зрения нормального человека он был прав. Весь прошедший месяц я, что называется, горел в огне. "Клан Тишины" был в последнее время нарасхват среди всех наших знакомых. Мы шлялись с вечеринки на вечеринку, выступая чуть ли не каждый день. Квартиры не могли вместить всех желающих нас услышать. Наши песни заучивали наизусть, от нас требовали записей, за нами ходили табунами восторженные почитатели. Причём, всё происходило только на уровне "квартирников".
Мы постепенно становились культовыми личностями. Просто какой-то массовый психоз!
Было бы удивительно, если бы от такой бешеной популярности, пусть даже локальной, у меня не "поехала крыша". Я разрывался между репетициями и выступлениями, ночами строчил новые песни и наслаждался всем происходящим. Естественно, я абсолютно забил на
Политех, появлялся там изредка, и ни о какой учёбе не могло быть и речи. Мне светило исключение из вуза и, как логическое продолжение, служба в рядах доблестных Вооружённых сил. Мои друзья по институту были встревожены таким ходом событий. Судя по всему, Толстый под предлогом дружеской пьянки затащил меня в этот пивняк, чтобы вправить мне мозги.
– Ты тупой, да? Не понимаешь, что после этой сессии тебе просто дадут пинка в жопу? И твоя музыка будет заключаться в том, что ты будешь чистить солдатские сортиры и молиться на прапорщиков!
– Не буду! Я служить не пойду. Я возьму "академку" на год. А через год мы станем такими известными, что мне этот Политех на фиг не будет нужен!
– Какой же ты дегенерат! А если вы не станете популярными? Тогда что?
– Этого не может быть. У нас классная музыка. Все прутся от неё.
Нужен толчок, и дело в шляпе! За год что-нибудь обязательно произойдёт.
– Произойдёт! Я тебе скажу, что именно! Тебя выпрут из Политеха и загребут в армию. А я со Светкой приеду к тебе на присягу! Охеренная картинка! У меня просто слёзы капают от умиления!
Толстый в сердцах треснул пивной кружкой по грубому деревянному столу. У него не хватало сил переубедить меня, и он искал аргументы поострее. А я решил подколоть его:
– Между прочим, ты меня в этот шалман с лабораторной по химии сорвал. Так что если выпрут из Политеха, то из-за тебя, а не из-за музыки.