Ничего, кроме настоящего
Шрифт:
Начать процесс аклиматизации я решил с маленькой пирушки в компании Палыча. Сие мероприятие должно было "закрыть" холостяцкий период моей жизни и в то же время дать понять брату, что мой статус
"оттяжника" не изменился.
В назначенное время мы с ним собрались на моей квартире, дабы душевно распить энное количество спиртного и в меру оттопыриться.
Маман гостила у бабушки, квартира была забита неиспользованной на свадьбе водкой и, следовательно, являлась опасным плацдармом для тихого душевного оттяга. Этого обстоятельства я не учёл, к великому сожалению.
Мы открыли банку салата, нарезали хлебушка,
Сидим, беседуем о высоких материях, в головах плавает лёгкий хмель.
Обстановка самая, что ни на есть, приятная. Поднимаются вопросы глобальные, касающиеся мировой музыкальной политики. Поднимаются вопросы локальные – местные тусовочные сплетни и сенсации.
– Слыхал, "Липтон Клуб" распался? – вещает Палыч, хрустя огурчиком.
– Слышал, ещё бы! Весь город гудит!
– Чего они не поделили, как ты думаешь?
Я располагаюсь поудобнее и ныряю в пучину сложнейших аналитических умозаключений:
– Понимаешь, у них в команде – все звёзды. Куда ни плюнь – творческие индивидуальности…
– Ну! Чем это плохо?
– Каждый тянет одеяло на себя. У каждого своё собственное мнение, основанное на тараканах, которые водятся в мозгах всякого мало-мальски творческого субьекта…
– Ты хочешь сказать, что все творческие люди – долбоёбы?
– Сам ты долбоёб! – злюсь я. – Не долбоёбы, а люди со специфическим мышлением. Посмотри на Батьковича…
– А что Батькович?
– Ничего. Талантливый чувак с неординарным мышлением, а в башке – птеродактили водятся, не то, что тараканы. Издержки одарённости.
Наливай.
Палыч наливает по очередному полтиннику, и мы чокаемся:
– За рок-н-ролл!
Занюхав корочкой хлеба, Палыч погружается в раздумья. Вдруг он спохватывается:
– А я?
– Что – ты?
– А я что – не творческий чувак? У меня же нет тараканов!
Я долго хохочу, хлопая себя по коленям:
– Иди на себя в зеркало посмотри! У тебя тараканы похлеще, чем у
Батьковича. Он, по крайней мере, не опасен для окружающих!
– Ни хуя себе! – возмущается Палыч. – А я, значит, опасен?
– А скажи – нет! Кто на Настином дне рождения прохожих пугал?
На праздновании дня рождения нашей общей знакомой Палыч показал себя во всей красе. Он нацепил на себя майорскую форму, оказавшуюся у хозяйки в шкафу. В кителе с погонами и в фуражке, покрывающей пышную шевелюру до плеч, Палыч выглядел, мягко говоря, неожиданно.
Сначала он бродил по квартире, пугая гостей, не отличающихся адекватностью восприятия под влиянием наркоты и алкоголя. Потом, заскучав, он вылез через окно на тротуар, выволок вслед за собой полутрезвую барышню и под блюзаки "роллингов", шпарящие из квартиры, стал танцевать с ней посреди улицы. Через пять минут всё пространство вокруг запрудили зеваки, собравшиеся полюбоваться на майорчика с развевающимися патлами и в шлёпанцах, тискающего томную девулю. Зрелище было поучительным и познавательным.
– Да, – загрустил Палыч, – все мы малость не того.
– Ничего, это возрастное, – успокоил его я.
С увеличением объёма употреблённого спиртного нарушалась связность речи, и голову посещали самые неожиданные идеи, требовавшие немедленной реализации. Мы попели под гитару, посмеялись над фотографиями последней выпечки и открыли следующую бутылку водки. Она стала лишней. Всё вокруг путалось, языки заплетались, изображение окружающих
Я вспомнил, что нужно покормить кота. Мать для этого оставила ключи бате, но насколько часто он сюда захаживает, я не знал. В холодильнике мы обнаружили здоровенный ком мёрзлой рыбы. По большому счёту, её следовало разморозить и отварить. Но я не стал заниматься такими пустяками. Я достал из загашника топор и принялся старательно отделять кошачью "одноразовую пайку". Во все стороны полетели осколки льда и рыбьих внутренностей. Поскольку я был более чем нетрезв, руки меня слушались плохо, топор упорно не желал попадать в одно и то же место, и нужный кус не отделялся. Мой собутыльник внимательно следил за моими действиями, подбадривая меня доброжелательными возгласами и сопровождая каждый удар ценными указаниями. За работой мы не заметили, как открылась входная дверь, и на пороге возник мой родитель. Некоторое время он созерцал нашу суету, после чего поздоровался:
– Добрый день, работнички. Бог в помощь!
"Работнички" с недоумением воззрились на вошедшего.
– Батяня! – наконец "прозрел" я.
– Батяня! – эхом повторил Палыч.
– А мы тут кота кормим.
– Я вижу, – сиронизировал отец, – давайте-ка я этим займусь.
Думаю, что у меня лучше получится.
Я с радостью передал папаше бразды управления и плюхнулся на стул. Тот положил рыбу размораживаться и окинул взглядом нашу весёлую компанию.
– Выпьешь? – радушно предложил я.
– Выпью. А тебе не влетит за такое празднование?
– Я – свободная личность! – при этих словах я гордо ударил себя кулаком в грудь, – поэтому никто не вправе запретить мне оттягиваться в меру своих возможностей.
– Думаешь, жене приятно встречать дома мужа, пришедшего на четырёх ногах?
– Папаша, хватит демагогии! Давайте выпивать и закусывать, а не обсуждать этих глупостей!
Что было дальше – я почти не помню. Подозреваю, что родитель основной удар принял на себя, тайком оберегая меня от дальнейших возлияний. Когда с водкой было покончено, я засобирался домой, гордо отказавшись от предложения провести меня. В последний момент я вспомнил о свадебных фотографиях, не виденных отцом. Оставив Палыча дремать на стульчике в кухне, мы пошли в комнату посмотреть снимки.
Через некоторое время с кухни послышалось сдавленное: "К-к-кися!" и страшнейший грохот, сопровождаемый бессвязными ругательствами.
Ворвавшись на кухню, мы обнаружили Палыча лежащим под умывальником в горе опрокинутых кастрюль, сковородок и прочей кухонной хренотени.
Рядом стоял кот и, выгибая спину, шипел и фыркал на страдальца.
Палыч посмотрел на нас тусклым взглядом и проскрипел:
– Не н-надо, я сам!
После этих слов он по стеночке поднялся, пытаясь принять вертикальное положение, что имело сомнительный результат. Он с ненавистью посмотрел на кота и сказал ему с упрёком:
– Я ж т-тебя, па-адла, погладить х-х-хотел!
Судя по воспоминаниям Палыча, он очнулся от тихой дрёмы на табуретке, увидел перед собой любопытную кошачью морду и решил приласкать животное. Со словами: "К-к-кися!" он протянул руку, потерял равновесие и завалился на столик с посудой.
Батя пообещал посуду собрать сам и выпроводил нас от греха подальше, предложив напоследок всё-таки проводить меня. В ответ он услышал заверения в том, что я трезв, как стекло и в провожатых не нуждаюсь.