Ничего, кроме настоящего
Шрифт:
Немного побеседовав с Владиком, я пошёл поискать Татку. Первым делом она оценила моё состояние на предмет алкогольного опьянения.
Поскольку я старательно себя блюл, она осталась мной довольна.
Танцевать я не мог, поэтому мы устроились на полу и стали наблюдать за праздником. Вскоре к нам подсел Паша.
– Этот Макарчук – сын ректора универа, – возбуждённо затараторил он мне на ухо.
– Ну и что? – сообщение не произвело на меня никакого впечатления.
– Как "ну и что"! – забрызгал слюной Паша, – Знаешь, сколько вещей можно провернуть через ректора
– Ректор же его папа, а не сам Владик! – мне был непонятен Пашин восторг.
Паша с сожалением посмотрел на меня, как на недоумка:
– Или ты действительно безмозглый кретин, или очень талантливо притворяешься.
После этих слов он поднялся на ноги и направился в другую комнату. Вскоре оттуда раздались звуки фортепиано. Инструмент годился только на дрова, посему музыкой назвать это было сложно. Я заглянул посмотреть, что там деется, и узрел Владика, старательно аккомпанирующего и поющего вкупе с Пашей нафталиновые хиты из репертуара "Битлов", "Квинов" и прочих знаменитостей.
Я отметил, что у чувачка приятный тембр и очень лиричная подача.
Если бы не слишком заметный дефект дикции, он действительно имел бы все шансы на успех в роли вокалиста. Народ обращал мало внимания на импровизированный сэйшен, а мне было по приколу. Мы с Таткой расположились поблизости – это было приятней, чем пьяные танцы в соседней комнате.
– Ничего так голосок у ректорского дитяти, – шепнула мне Татка, – и держит он себя без выпендрежа.
– Чего вы прицепились к человеку! – удивился я. – Тоже мне, клеймо поставили "сын ректора"! Бедный чувак, наверное, имеет кучу комплексов по этому поводу! Это ж надо – все в нём видят только навороченного сыночка.
– Кстати, он с Аськой встречается, – сообщила мне жена.
– И как же он теперь, бедненький? – картинно ужаснулся я. – Они вымрут в разлуке.
– Клоун, – констатировала Татка.
За некоторый промежуток времени на звуки живой лабы сбежался народ. Но поскольку песни "Битлз" в доморощенном исполнении слушать было неохота, публика стала требовать клановских хитов. Я петь был не в силах, и переложил эту почётную миссию на Пашу. Тот взял в руки гитару, и помещение огласилось разухабистыми аккордами "Глотка свободы". Слушатели с полуслова подхватили заезженные строчки.
Короче, до боли знакомые, замусоленные ощущения. Гордости по поводу моих песен, распеваемых на пьянках, уже не было. А подкатывало к горлу ощущение, что всё должно быть другим. И музыка, и тексты… Да и слушатели тоже.
Я потихоньку вышел из гостинной и наткнулся на тело Батьковича, обретающееся на тахте. Там же копошилось несколько девиц совершенно растерзанного вида. Батькович не подавал никаких признаков жизни. Он был обнажён по пояс и лежал на животе. Вся его спина была испрещена многочисленными доказательствами "любви и поклонения" противоположного пола. Такими, как синие следы засосов, глубокие царапины и обильные следы губной помады. Я представил, как он себя будет чувствовать завтра, и поёжился. Бр-р-р!
Я глянул на часы – пора линять домой. Мы ушли по-английски, не прощаясь.
Всё катилось своим чередом. Мы репетировали, делали новые вещи, играли концерты. Из стоящего можно назвать совместный концерт с
"Пятихатками". Для нас это была ступенька – выступление с музыкантами такого уровня. Да и вообще, мы медленно вживались в местную музыкальную тусню. Мы много общались с "Пятихатками",
"Астральным Планом", Олесей Остапчук, с "Отрядом Особого
Назначения". В последнее время я подружился с Сашкой Качумовым, лидером "Долины Снов". Короче, рок-н-рольная жизнь стала засасывать.
У нас появился клавишник. Молоденький хлопчик, играющий на гробовидной "Вермоне". Звать Никитой. Без сомнения, он талантлив. И гармонично вписался в нашу "контору". Так что, наши опусы разукрасились размашистыми соляками в духе Лорда и Манзарека13.
Жизнь, вроде бы, налаживалась. С одной стороны.
А с другой – звоночки некайфов напрягали всё чаще. Мы слегка потеряли ориентиры. Выступления случались регулярно, и мы явно видели, что усложнение репертуара есть момент, чреватый осложнениями. Публика требовала песен периода "Ушей" и "Глотка свободы", и очень немногие покупались на завёрнутую эстетику новых
"шлягеров". Ребятишки мои подсовывали постоянно "ноты, до боли знакомые". Мне смешно слышать в новых Пашиных заточках следы Ленни
Кравитца и Ганз-н-Роузес.
– Ты чего, под подушкой их диски держишь, что-ли? – прикалываюсь я над Пашей.
Он злится, доказывает, что пара переходов – это ещё не плагиат. В ответ он проваливает несколько моих задумок. Впрочем, он прав – это не первый сорт. Этот самый "первый сорт" ещё не найден. Но я верю, что мы отыщем его.
Сказать честно, нам не помешало бы приостановиться и побарахтаться в своей лужице. Постоянный рабочий ритм не оставляет времени на эксперименты. Но с другой стороны, я понимаю, что исчезать сейчас мы не имеем права. Мы должны мозолить глаза.
Впрочем, всё это мелочи. Главное – движняк, работа, паханина. Мне приятно ощущать движение "большой машины". Но мне пока что невдомёк, что её шипастые колёса попросту перемалывают тех, кто отказывается играть по правилам. А ведь это стиль нашей команды – играть не по правилам. Мы выдюжим. Я верю в это. Я верю в это, наивный кретин, начитавшийся книжек о Добре и Зле. Я верю в это, замешивая свои принципы на жиденькой кашке таких протухших символов, как Дружба,
Честность, Творчество. Я не чувствую той страшной вони, которой шибает от этих заплесневелых догм. И некому ткнуть меня носом в липкую жижу разложения. Я слеп, глух и радостно пускаю слюни, созерцая воздушные замки, построенные этим тупым мудаком, Его