Ничего кроме правды

Болен Дитер Гюнтер

Конечно же, обеим сарделькам ситуация показалась крайне щекотливой: мы стояли в офисе и с нами обращались, как с больными чесоткой. «Давайте выпьем где–нибудь шампанского» — предложили они. Клёвая идея. Мы засели в какой–то пивной, выпили бутылку какой–то тёплой пенящейся водички и они принялись многословно извиняться: «Это должно быть жуткое недоразумение. Мы сами не можем это объяснить. Такого за всё время нашей карьеры не случалось.» Когда позже пришлось расплачиваться, оказалось, что они забыли деньги. Платить пришлось мне. Классический пример: кучка парней решила покорить высший свет, а потом засела в паршивой пивной и не знала, как расплатиться.

Несмотря ни на что я находился в состоянии эйфории, был абсолютно счастлив, прижимая золотую

пластинку к сердцу. Сознание того, что я это сделал. В аэропорту я не мог с ней расстаться, ведь нельзя же сдать своего собственного младенца в багаж. В аэропорту я держал её на коленях. Как же мне хотелось встать и показать её всему свету! Дома я впервые после школьных уроков труда взялся за молоток и гвозди и с гордостью повесил пластинку над «Profit V».

По прошествии шести лет моей звукозаписывающей фирме пришлось снять целый зал, чтобы вручить нам с Томасом Андерсом все трофеи и награды, которые мы заработали всего–навсего за два года «Modern Talking». В дортмундском Вестфальском зале мы за один–единственный вечер 75 раз получали золото и платину, это оказалось так много, что пришлось вывозить весь этот хлам на автопогрузчике.

Едет поезд в сумасшедший дом

Одна ласточка весны ещё не делает. Такие, как Рики Кинг, конечно, подают надежду, но сперва нужно проверить, пригодны ли они для дальнейшей работы. Я взял на прицел Кристиана Андерса, который уже тогда, более двадцати лет тому назад, был слегка не в себе. С песнями «Geh nicht vorbei» («Не проходи мимо») и «Es fahrt ein Zug nach Nirgendwo» («Едет поезд в никуда»), с которыми он свыше десяти лет занимал два первых места, и с той поры он почил, как и многие другие, на лаврах былой славы. Я пригласил его вместе с его продюсером Петером Вагнером в один из самых изысканных ресторанов Берлина, чтобы продать им песню. Возможно, мне не следовало этого делать. Потому что, когда мы обсуждали детали, Кристиан начал со скукой поглаживать подбородок, а потом вдруг заявил официанту: «Эй, дай–ка мне зеркало со стены!» Так как он всё–таки был великим Андерсом, зеркало отцепили от стены, как и требовалось, и сунули ему под нос. После чего Кристиан с громким треском выдавил указательными пальцами жирный прыщ, который бесформенной массой приземлился на зеркало, а ведь кругом ели люди. Я чуть было не наблевал в тарелку со спагетти с соусом песто.

Потом я унаследовал от Петера Орлоффа его «Jungen mit der Mundharmonika» — «мальчиков с губной гармошкой» в лице Бернда Клювера, который оказался довольно симпатичным господином с объёмным брюшком, и для коего я сочинил песню «В 17 лет». Бернд стоял впереди, а я был одним из четырёх подпевок и был облачён в белый спортивный костюм за 50 марок — фирма желала сократить расходы до минимума — насколько возможно. В марте 1983 мы вместе принимали участие в полуфинале Гран–при из телестудии в Мюнхене.

Непотопляемый Ральф Зигель был, конечно же, тут как тут. А так как за год до этого он со своей Николь и «Ein bisschen Frieden» («немного свободы») на английском курорте Harrogate потерпел полный провал, то теперь бегал, выпятив гордо грудь и расправив плечи, с визитами, будто у него в заднице торчала поварёшка. Я помню, что уже тогда считал его саркастичным сверх всякой меры.

В конце концов мы достигли третьего места, которое до нас занимал дуэт Hoffman & Hoffman с песней «Rucksicht» («Внимание»). Ральф уселся перед нашим носом на второе место с «Viva la Mama». Небольшое утешение под конец: его второй соучастник, супружеская пара певцов–лыжников Рози Миттермайер и Кристиан Нейрейтер со своей песней «Enorm in Form» на всех парах взобралась наверх и так же быстро вылетела ещё во время предварительного отбора.

От миллионера до посудомойки

В жизни каждого человека бывают ключевые моменты, для меня это была встреча с Драфи Дейтчером. Он пел тогда «Guardian Angel», ударный

хит, который был так хорош, что Драфи перепел его с Нино де Анджело на немецком языке «Jenseits von Eden» («По ту сторону рая»), продукт их творчества продержался на первом месте в чартах 7 недель.

Эта песня принесла музыкальному агентству миллионы, поэтому Драфи считался в нашей иерархии Господом Богом. Если бы его самого спросили об этом, он, конечно же, ответил бы: «Я и есть Господь Бог.» Если ему случалось, проезжая мимо на такси, заскочить в агентство на десять минут, чтобы взять деньжат для игры в казино, казалось, по офису мчится ураган: «Давайте деньги, мне сегодня везёт!»

Те, кто был достаточно изворотлив, бросали все свои дела и кричали: «Великий Драфи! Великий Драфи!» Все секретарши рефлекторно сжимали ноги вместе, прежде чем он успевал бесцеремонно заглянуть им под юбку. Те, кто был так же неловок как я, продолжали говорить по телефону: «…да… О'кей… тогда я пришлю мою демо–кас…» Продолжать было невозможно, ибо Драфи одним движением вырывал телефонный кабель из стены. «Когда я вхожу, никто не говорит по телефону! Усекли?» — ревел он. Таков был Драфи.

Если ему случалось выиграть, он швырял деньги направо–налево и первой попавшейся секретарше засовывал 5 000 марок в декольте. Но на следующий день он проигрывал, у нас на Галлерштрассе появлялось такси, и Драфи отправлялся на поиски секретарши, чтобы выловить между её сисек свои пять тысяч: «Верни–ка деньги, они мне сейчас нужны.»

Все ползали перед ним на коленях, к нему относились с уважением, даже если он матерился самым вульгарным образом: «Вы все дрочилы! Все вы мудаки! Грязнули! Жополизы!» Так всё и происходило. К сожалению, это самая частая болезнь в этой среде: если у тебя есть хит, у тебя есть свобода шута. Ты можешь наложить кучу на столе шефа, а потом он тебе ещё и туалетную бумагу даст.

Никогда в жизни мне не приходилось встречаться с таким сумасбродным типом, как Драфи. В высшей степени талантливый, без сомнений. Но он был человеком, пропившим свой мозг и высморкавший свой талант через нос. Мне это казалось отталкивающим. При этом я думал, что антипатия возникает из противостояния. Для него я был учёным обывателем, чужаком. Я видел, что он думает: какого чёрта надо здесь этому дураку? Настоящими музыкантами он считал тех, что после концерта громят свой номер в отеле по собственному усмотрению и в 50 лет подыхают от цирроза печени. А я в свою очередь думал только об одном: Дитер, ты можешь делать, что хочешь, но только не будь таким, как этот Драфи.

И ещё один живой пример того, что люди этой профессии абсолютно не умеют обращаться с деньгами и успехом. Карьера от миллионера до посудомойщика — обычное явление. Так случилось с Гюнтером Габриэлем. В середине 70-х он добился бешеной популярности благодаря песням «Hey Boss, ich brauch mehr Geld» («Эй, шеф, мне бы денег побольше»), «Komm unter meine Decke» («Залезай ко мне под одеяло»), а также как продюсер Juliane Werdings «Wenn du denkst, du denkst, dann denkst du nur, du denkst» («Если ты думаешь, что ты думаешь — ты всего лишь думаешь, что ты думаешь»). Он чуть ли не навозными вилами грузил деньги в свой сейф. Но из заработанного миллиона он скоро истратил полтора. Теперь Гюнтер живёт на барже, и мог бы на равных переписываться с Драфи, обитателем фургона. Теперь оба они платят в рассрочку за свои грехи.

Столь раннее знакомство с этой средой наложило на меня сильный отпечаток. Я около ста тысяч раз поклялся себе: слушай, Дитер, если ты вдруг дорвёшься до денег, смотри, не делай таких же ошибок.

Балаган–экскаватор

Возвращение домой, к Эрике, было как путешествие на другую планету. Всю эту отрасль она считала извращённой, чокнутой. И хотела иметь с ней столько же общего, как с потом в подмышках или с раздавленными голубями. Чуть ли не каждый вечер мне приходилось уходить, а она оставалась дома и занималась тем, чем и все домохозяйки — мыла, готовила, украшала.