Ничего личного. Только любовь
Шрифт:
Олег изначально крупно вложился в меня и вырастил себе идеальную машину для заработка денег.
Пункт номер один: я должна делать все, что он говорит.
У меня не было предусмотрено выходных, только в те редкие случаи, когда в графике вдруг оказывалось небольшое окно между встречами и концертами.
У меня не было права высказывать свое мнение. Во всех интервью я выступала исключительно в интересах продюсерского центра.
У меня не было права на личную жизнь. За закрытыми дверями я могла спать с кем угодно, но на публике должна появляться исключительно с тем, кто будет выгоден проекту «Анна Вебер».
Меня можно было купить. И
Олег специально ставил меня в известность о подобного рода заинтересованности в моей персоне, чтобы я помнила свое место и оставалась послушной девочкой: всегда улыбалась, говорила правильные слова и выступала своего рода сопровождением для определенного круга лиц, в сотрудничестве с которыми нуждался сам Абрамов.
Часто ли я думала о том, чтобы разорвать контракт? Каждый божий день. Когда открывала глаза после пробуждения. Когда слышала голос Абрамова в телефоне. Когда видела Абрамова вживую. Когда узнавала, кому мне нужно нализывать задницу в следующий раз.
Чтобы выплатить сумму неустойки, мне пришлось бы продать свою квартиру в элитном районе Москвы и накинуть еще сверху немалую часть накопленных средств.
При расторжении контракта меня оставят без имени, без песен, без всего, над чем я трудилась эти годы.
Мне будут закрыты дороги во все существующие российские продюсерские центры. Просто уйти от Олега к другому продюсеру у меня не получится. Абрамов все провернул так, что если я вдруг решу преждевременно уйти, то останусь с голой задницей. Да, у меня будут какие-то деньги, на которые я смогла бы купить неплохое жилье в родном городе. Но в Москве я превращусь в пустое место. Без средств. Без имени. Без какой-либо возможности дальнейшей реализации в профессии. Бывшая певичка, бездарно потратившая лучшие годы своей жизни на то, чего впоследствии лишилась в один миг.
Я ненавидела Олега, но была слишком гордой и терпеливой для того, чтобы потерять себя. Возможно, однажды я дойду до края, но сейчас в моей жизни больше нет ничего, что радовало бы меня так же сильно, как возможность петь и чувствовать энергетику зала, когда я выхожу на сцену. И речь не о проплаченных корпоративах наподобие сегодняшнего, а о больших концертных залах, о фестивалях. Где тысячи людей встречают тебя радостными возгласами, подпевают твоим песням, смотрят на тебя как на некое божество, спустившееся с небес. Лишь в эти моменты я чувствую, что что-то из себя представляю. Что кем-то являюсь. Что кому-то нужно то, что я делаю не потому что он хочет заработать на этом денег, а потому что мое творчество отзывается у него в душе. Заставляет плакать или улыбаться. Кто-то влюбляется под мои песни, кто-то расстается, кто-то переживает горе, кто-то веселится, кто-то занимается любовью.
Каждая моя песня – это маленькая история, маленькая жизнь, которую
И сейчас, в очередной раз пообщавшись с матерью, я, вместо того, чтобы поехать в «Бурлеск», надраться в щепки и забыть как выглядит родившая меня на этот свет женщина, сижу в душной, похожей на кладовку, гримерке и пытаюсь сдержаться, чтобы не ударить кулаком по зеркалу.
Она не смотрела мои выступления. Она не знала ни одной моей песни. Она помнила лишь сумму, которую я переводила каждый месяц ей на счет. У меня было более, чем достаточно средств для того, чтобы помогать ей финансово. Возможно, подсознательно этим я надеялась искупить хотя бы часть своих бесчисленных грехов. Несмотря ни на что, она была моей матерью. Родителей не выбирают.
В дверь негромко постучали, и в гримерку заглянула моя стилист Вера.
– Могу зайти? – неуверенно поинтересовалась девушка.
Я кивнула ей и вновь сосредоточила внимание на своем отражении, на этот раз пытаясь придать лицу обычное равнодушное выражение. Здесь никого не волновали мои переживания. Ежедневно вокруг сновали десятки людей, но это не делало меня менее одинокой. Редкие моменты физической близости с Прониным помогали мне вспомнить о том, что я еще не окончательно закостенела, что я пока еще могу что-то чувствовать. Но насколько меня еще хватит – это большой вопрос.
Отвлекшись от зеркала, я покосилась на Веру, уложившую чехол с платьем на диван и начавшую распаковывать чемоданчик с косметическими принадлежностями. Глядя на то, как методично девушка вытаскивает и расставляет на столе флакончик за флакончиком, я отчего-то испытала жуткое раздражение. Веру тоже нанимал Абрамов, и не было никакой уверенности в том, что она не стучала ему на меня.
– А можно побыстрее? – рявкнула я и тут же услышала слабый дрожащий вздох стилиста.
Ничего. Пусть заранее знает, что сегодня я не в настроении и лишний раз бесить меня не стоит.
Ник
Мне хватило ровно десяти секунд залипания на захлопнутую перед моим носом дверь гримерки для осознания того, что меня не будут воспринимать всерьез до тех пор, пока я не начну брать инициативу в свои руки.
Стиснув зубы, я вернулся в главный зал. Первым делом перезнакомился со всеми музыкантами Вебер, которые в это время настраивали инструменты. Затем высмотрел парня, встречавшего нас на входе, и поинтересовался регламентом мероприятия, узнал, где находится уборная и где можно взять воду. Забрав у барной стойки, находившейся в дальней части зала, упаковку с минеральной водой, поднес ее к сцене и раздал всем нашим ребятам по бутылке.
Чуть позже ко мне подошел полноватый парень с планшетом и поинтересовался, где ушной мониторинг (устройство, которое музыканты используют для прослушивания музыки или вокала и сценических инструментов во время живых выступлений. – Прим. автора) артистки. Его вопрос ввел меня в ступор. Я озадаченно покосился на сцену. Махнул рукой басисту Косте, повернувшемуся в этот момент в нашу сторону.
– Ушной мониторинг, – повторил я Косте, когда он приблизился. Музыкант понимающе хмыкнул и ушел куда-то вглубь сцены, а затем вернулся к нам с небольшим чемоданчиком. Парень с планшетом забрал его и сел за один из ближайших столов. Открыл чемоданчик и принялся выуживать содержимое.