Ничего не бойся

Яковлев Максим Леонидович

Я сказал это просто так, со злости, абсолютно ничего не имея ввиду. Но он сразу замолк. Борода моя высохла, что с ней делать? Зачем же я иду туда? Я остановился, глядя на огни посёлка за переездом, куда же всё-таки мне идти? Кто мне скажет?!

— Слышь, Игнат? — он стоял в трёх шагах от меня, не решаясь подойти ближе.

— Чего тебе ещё? Ну, чего?!

— Я придумал, — сказал он покусывая губу, — я буду доить тебя.

— Чего, чего?

— Будешь отстёгивать мне за то, что я знаю про тебя. Тысячи полторы, раз в месяц в конвертике… и никто ничего не узнает.

— А на что мы жить будем? Мы же на пенсию его живём, недоумок.

— А родители на что?

— Всё, свободен.

— Ну, хорошо, — он покосился на палку, — пусть будет тысяча, согласен?

Боль в груди не унималась ни на минуту. Я посмотрел на бороду и сказал:

— Согласен.

— Всё

забываю спросить, кто это вас так отделал, Василий Егорыч?

— Не твоё собачье дело.

— Окей. Так я приду завтра? часика в три? нет, с утра, к девяти?

— Чёрт с тобой.

Он больше не шёл за мной.

Я подходил к нашему дому, даже не пытаясь осознать всего, что случилось со мной сегодня. Светились окна, но на крыльце было темно, кто-то опять вывернул лампочку. Я знал, что она ждёт меня, и нечего думать о том, что будет дальше, я просто должен сейчас быть там, вместе с ней. Я нацепил свою бороду, подвигал бровями, прокашлялся, снова почувствовал себя Василь Егорычем, и позвонил. Пальчикова запричитала уже с порога:

— Ой! ой! Егорыч, да что ж это? Да как же это с тобой!

— Было дело.

— Ой, страх какой!..

— А ну цыц! Ещё раз ойкнешь, ноги твоей здесь больше не будет, ясно? — сказал я глухо. — Ты что, хочешь чтоб ей опять плохо стало? чтоб девчонка опять от приступов мучилась день и ночь?

— Всё, Егорыч, я поняла, я молчу.

— Иди, скажи ей, сейчас умоюсь и прийду. Будем чай пить.

— Егорыч, может тебе помочь, перевязать, помазать, а то ведь…

— Сам сделаю. Иди к ней, и чтоб весело всё!

Я прошёл в свою комнату и сел перед зеркалом. Картина Ван Гога. Губу, конечно, разнесло, нос распух, правда не сильно, на лбу косая царапина, под глазом тоже некоторая аномалия. Самое печальное, что нету зуба, но именно на него я возлагал теперь все свои надежды. Поправил бороду, кое-где помазал подгримировал, надел на кончик носа очки. Получилось более менее, осенил себя крестным знамением и вошёл к Аринке.

— Привет. Ну как ты тут у меня?

— Папик, ну где ты был так долго! — она протянула мне руки. — Что у тебя такое?

— Щас, несу чайник, — подхватилась Пальчикова и побежала на кухню.

— Что у тебя с лицом? — спросила Аринка дрогнувшим голосом, — тебя избили?!

Мне удалось рассмеяться.

— Нет, доча. Хуже! — сказал я.

— Как это, хуже? — удивилась она.

— Сейчас расскажу. Если б ты знала, куда я сегодня попал! Самое жуткое место на свете, врагу не пожелаю, сущая пытка, да ещё с приключениями.

— Папик, не пугай меня, где ты был?

— Не догадалась? Ладно, объясняю для непонятливых. Иду я из прачечной мимо поликлиники и думаю: время есть, надо решаться, а то уж какой день зуб ноет, как бы хуже не стало…

— Ты был у зубного врача! — обрадовалась Аринка.

— Лучше бы я там не был.

— Что больно, да?! — ужаснулась она.

— Главное, сначала сказал мне «будем лечить», а потом вижу с клещами в рот лезет, я его за руку: не договаривались! передний зуб всё-таки!

— А вот и чаёк, — подоспела Пальчикова.

Появились бутерброды, конфеты с печеньем.

— Говорит, корень гнилой, надо удалять, а я не могу, не готов. А он как сожмёт! Да как прихватит вместе с губой! Я как заору!..

Рассказ прошёл на ура. С каждой подробностью он становился всё правдивее и смешнее. Я не жалел красок, описывал как мы боролись за зуб, как сбежались на помощь медсёстры; я показывал как падал с кресла, как мы опрокинули столик с мединструментом, как потеряли мой зуб… Мне надо было чтобы они поверили в самые невероятные причины моих ран и ушибов, и мне удалось добиться этого, поскольку Пальчикова в конце рассказа умирала со смеху, а Аринка смеялась так заразительно, и так искренно, как наверное ещё не смеялась в жизни. Наше веселье то затихало, то возникало вновь, так мы сидели допоздна и всё не могли успокоиться…

Завет

Я не сплю уже четвёртую ночь. Всё болит. Я не стал другим, но я очень многое передумал за это время и ни о чём не жалею, просто сейчас мне по-настоящему худо: у меня начинается жар, видно я серьёзно успел простудиться на днях. Я чувствую как обметало губы, как всё муторней кружится голова, как в груди пульсирует боль, отзываясь огнём во всём теле. Нельзя погружаться в болезнь, нельзя сдаваться ей, чтобы не было хуже. Лучше о чём-нибудь вспомнить… Аринка спит. В ногах у неё, как всегда, свернулась колечком

Дымка, что-то она на ушко жаловалась, надо будет посмотреть в чём дело, может быть клещ… Я пытаюсь приподняться, чтобы не так гудела голова, но сил почему-то нет. Да, Аринка спит. Это хорошо. Она стала намного спокойней спать, уже не кричит по ночам. Я очень рад за неё, потому что заметно, как ей становится лучше, я даже знаю, что она вставала на ноги и пробовала ходить, хоть она и скрывает это от меня, — готовит сюрприз ко дню рождения своего Папика… Папик это я, не смотря на то что лежу сейчас без бороды и без грима. Последнее время подбородок и щёки сильно чешутся в этих местах, какое-то раздражение, наверное. Через неделю у меня — как у Папика — день рождения… Только б не заболеть, не свалиться. Мне кажется к утру я всё-таки буду в форме, всё будет нормально, у меня уже так бывало: прогорю, пропотею за ночь, а встаю как огурчик… Всё будет нормально, посидим, отмети. Пальчикова припрётся, это уж как пить дать. Ох, эта Пальчикова, что мне с ней делать! Её, оказывается, Лидой зовут. Позавчера опять засиделась у нас, уже и Аринка уснула и у меня от зевоты скулы выворачивает, а она всё чего-то рассказывает, вино откуда-то у неё взялось. Я выпил рюмку, ещё больше спать захотел, а ей всё нипочём. Сидим у меня на диване, вдруг привалилась ко мне и говорит: «Ты бы хоть обнял бы меня разок»… Я сначала не понял зачем, а потом о, как мне весело стало остановиться не могу! Ушла, обиделась на меня тётя Лида. Чего я только не знаю теперь в этой жизни… Какая ужасная тишина. Всё спит, а мне так плохо, что хочется услышать хоть какой-нибудь звук, любой, самый обыкновенный, вроде скрипа или капели… Электрички не ходят, ветра нет. Вчера выпал снег. Вот так не заметили как въехали в зиму… Потом будем ждать Рождества, будем сидеть у ёлки, только бы ничто не помешало нам, Господи! Хочется быть со всеми вместе, с Аринкой и с родителями… Но как? Если бы это было возможно, как было бы хорошо! Может когда-нибудь всё так и будет… Я не знаю, чем всё это кончится… Иногда мне кажется, что Аринка догадывается, что это я. Она однажды сказала мне: «Папик, ты стал немножко другим». Я испугался, стал шутить, а она говорит: «Ты перестал храпеть по ночам и ругаться, но самое главное, ты бросил курить, это из-за меня, да?» Бывают минуты, когда я смотрю на неё, и мне хочется целовать её руки, хочется во всём перед ней признаться, только бы она простила меня. Аринка, прости меня, пожалуйста!.. Я чувствую, как пульсируя расширяется моя голова… как набухают мои глаза, как они выплывают из моих глазниц, как будто две огромные водянистые рыбины… они висят под потолком в этой комнате… Что происходит со мной?! Я уже занимаю собой всю комнату, я огромен, я очень огромен… больше комнаты, больше дома… я занимаю собой небо и землю, во мне ходят люди, я вижу много людей: вот разбегаются по магазинам…; вот поют и ставят палатки…; вот стоят со свечами…; вот роют землю, готовясь к войне… Во мне необъятная, невиданная никем страна… мне тревожно, мне радостно, что я вижу её такой красивой, такой нарядной и светлой, мне хочется крикнуть: «Посмотрите на неё, вы же ничего не видите! Вы ходите по ней и не видите какая она красивая! Она же не мёртвая, она живая!».. Вижу бежит ко мне Виталька, бежит, бежит, никак не добежит… я знаю, что он что-то придумал, чтобы помочь нам с Аринкой, он не обиделся, не предал меня, мой верный Виталька!.. Во мне всё слышно: слышно как кричат поезда, как плачут дети, как стучат молотками… я слышу, как гуляет по рощам ветер, разгоняя туман на окраинах… Я слышу Голос, который оглашает меня как колокол, отдаётся в моей груди, затмевая все звуки:

— Как ты посмел играть чужую жизнь?

«У меня не было выбора» — ответил я.

— Тебе не вынести той ноши, что ты понёс.

«Я не знал об этом».

— А если б знал? — спросил он тише.

«Я не хотел бы знать».

— Чего ты хочешь?

«Чего хочу… чего хочу…»

Я не успел ответить. Я заснул легко, беспамятно, как будто навсегда… Мне снилось, что я вижу перед собой Аринку, что она рассматривает меня, прищурясь. Но как же я мог забыться?! Как не услышал, что она проснулась?! Ведь я совсем без грима!..

— Ты ищешь бороду? — говорит она, — она здесь, на месте, с ней ничего не случилось. Не беспокойся, ты её обязательно наденешь, когда выспишься.

Я чувствую на лице её руку.

— Спи, — говорит она, — я всё знаю, Игнат.

Но как же так? Что это значит?

— Спи, спи, — слышится мне во сне или наяву…

— Ничего не бойся.

КОНЕЦ