Ничего не бойся
Шрифт:
— Стой!! Назад!! — крикнул я, увидев бешено мчащийся поезд.
Василий Егорович на мгновение остановился, но посмотрел не в ту сторону!.. В следующую секунду, с оглушительным воем малиново-красный поезд вычеркнул его из вида, перестучав по нему и перемолов его своими колёсами, не сбавляя скорости… Сбегались люди. Но смотреть было не на что, я увидел лишь какие-то комья в чёрных от крови лохмотьях. Под ногами что-то блеснуло, я узнал цепочку и знакомый брелок в виде парашютиста. Это был ключ от дома.
— И никаких документов, — сказал кто-то.
— Поминай как звали…
Кто-то побежал сообщить на станцию; говорили, что это уже третий случай за лето; говорили, что надо бы вызвать милицию, но приедут они или нет, неизвестно, потому что в прошлый раз вместо милиции прислали каких-то студентов…
Я уже ничего
— Егорыч, ты что ль? — услышал я женский голос.
— Так точно, — ответил я сходу.
— Я уж испугалась, думала кто залез к вам.
Неизвестно ещё кто из нас напугался.
— Ты куда пропал-то? Аришка звала тебя. И ключа мне не оставил, я уж с ней так, через окошко.
Это наверное и есть Пальчикова, соседка их, догадался я. Пожилая, толстенькая, любопытная. Господи, помилуй.
— Говорит, сегодня ей лучше, — продолжала она из-за штакетника, — но я ей сказала, пусть не встаёт…
— Спасибо тебе. Пойду я, до свиданья.
Как он хоть называл её? По имени? По отчеству?
— Ты какой-то, Егорыч, странный… случилось что?
Ничего не отвечать, скорее домой. Вот крыльцо, вот порог, вот ключ… С Богом. Я вошёл и дверь сама закрылась за мной. Она спала. Я ходил по дому, запоминая что где находится, мне предстояло жить в этом доме, жить вместе с ней, другого выхода я не видел. Получится ли? Справлюсь ли я с этой ролью? Я знал лишь одно: нужно сделать всё, чтобы она не смогла распознать меня, хотя бы до тех пор пока не окрепнет и не встанет на ноги, а там… Там видно будет. Я ходил, вспоминая Василь Егорыча: его привычки, походку, интонации, манеру говорить в хорошем и в плохом настроении, его излюбленные словечки, его обращение с Аринкой… За внешнее сходство я не особенно беспокоился, тем более, учитывая её сильную близорукость. Сложнее всего придётся с соседкой, ну, да как-нибудь справимся. Я был спокоен за своё умение перевоплощаться, я играл короля Лира, и после спектакля все называли меня на «вы», уступали мне место. Что ещё? Что мне нужно ещё? Уменье готовить, стирать, убирать за ней? Уменье быть надёжным, уверенным в себе человеком… Очень хотелось пить, а я всё не мог напиться, всё не мог что-то вспомнить. Скорей бы закончился этот день. Падали по крыше яблоки, вскрикивала во сне Аринка, иногда она просыпалась, подставляла с улыбкой лоб для моей ладони; начинал скрипеть коростель и она засыпала. Но день не кончался, он белел отовсюду окнами, нескончаемыми детскими голосами, ветром берёз, и так продолжалось до тех пор, пока я не закрыл глаза. Наступила ночь, хотя всё ещё падали яблоки, и тогда я вспомнил, наконец, о своём неспящем сейчас отце, о своей неспящей, тревожной матери, они же ничего не знают! Но что было делать, не мог же я взять и бросить Аринку на произвол судьбы. Мне потребуется не меньше часа, чтобы добежать до родного дома, объясниться с родителями, и вернуться назад. Сон её слишком тонок и я боялся, что она может проснуться, что она испугается, оказавшись одна, среди ночи, в пустом безголосом доме; я боялся, что опять случится что-то непоправимое, как бывает всегда, когда тебя нету рядом. Я заметил на полу бумажку. «Ничего не бойся…» прочёл я в ней. Это был обрывок записки Василь Егорыча, по каким-то причинам он порвал её…
— Ничего
Я услышал как пошёл дождь, убаюкивающий, мягкий дождь. Она спала с каким-то доверчивым интересом, улыбаясь чему-то во сне. У неё в изголовье спала уютно свернувшись Дымка. Я нацепил кроссовки, взял зонт, торчавший из старого валенка, и вышел из дома. Дождь падал как-то уж через чур торжественно, сверкая каждой каплей в свете фонарей и белой луны, но я летел сломя голову, вытянув перед собой полураскрытый зонт и превратившись в ракету, прорывал остриём тугой мокрый ветер, и едва не проскочил мимо своей калитки. В этот час она была открыта настежь, это значило, что они всё ещё ждали меня.
— Привет, — сказал мне отец, когда я вбежал в свой дом. — Ну и зонтище у тебя, будь здоров, прямо как у старика Галилея, не меньше. Поставь-ка его там к батарее.
— Пришёл! — налетела мама, — Мокрый, лысый, худой!..
— У меня мало времени, — сказал я, глядя отцу в глаза.
— Ну, тогда пойдём чай пить, — сказал он.
— Пойдёмте, пойдёмте, у меня давно всё готово, — говорила мама, ничегошеньки, совершенно ничегошеньки не понимая. Меня поразило их отношение к моему стариковскому виду, они не задали мне ни одного вопроса. Только однажды мама, как бы невзначай, погладила меня по бороде. Я рассказал им всю историю: про озеро, про позвоночник, про поезд, про сильные боли… в общем всю ситуацию.
— Так ты ей теперь как бы вместо Василия Егоровича? — спросила мама.
Но папа всё объяснил:
— Да нет же, мамуль, он для неё и есть Василий Егорыч, понимаешь?
Все замолчали. Надо было прощаться.
— Вот и пришёл твой момент, сынок, — сказал отец. — Не ждал, что так скоро, но видно на то ты родился. Возьми себе всё что нужно.
Мы обнялись, постояли все вместе… Но время, время!
— Зонт забыл! — крикнула мама. — Стой! Нас хоть не забывай…
Дождя не было, но в глазах стояли озёра, и встречный ветер снимал с моих скул слезу за слезой и отправлял их к родительскому порогу.
Аринка лежала точно такой, как была перед моим уходом, Дымка увидев меня подняла голову и зевнула. Я чувствовал, что силы покидают меня, кое-как, на ощупь добрался до своей кровати и тут же заснул. Мне снилась школа, меня вызывал к доске Кагорыч, и папа с мамой подсказывали мне с первой парты…
Житьё
Началась моя новая жизнь, я вставал от мысли «пора», готовил завтрак, сначала с этим были проблемы, но я решил их: Аринке понравились заварные каши в пакетиках, и в общем быт не пугал меня. Труднее всего было с обедом и мытьём посуды. По понедельникам приходила врач, делала уколы, хлопот же никаких с Аринкой не было. Когда ей было хорошо, она расчёсывала волосы, пела или рассказывала мне подробно о своих загадочных снах. Когда ей было плохо, она отворачивалась к стене и лежала не двигаясь, просила только, чтобы я сидел рядом и говорил с ней, и здесь меня здорово выручали пьесы, в которых я когда-то принимал участие. Но переодевалась она сама. Я помогал ей добраться до туалета: доставлял к нему на кресле-качалке и таким же ходом отвозил обратно. Иногда на неё находило какое-то чувство, и она норовила поцеловать мне руку, но я отдёргивал её. Однажды она поймала мою ладонь, прижала к губам, и вдруг сказала:
— У тебя почему-то другие пальцы, как будто детские.
— Это от перемены давления, наверное, — ляпнул я первое, что пришло в голову, — спи давай, сочиняешь всякую ерунду.
Как только она заснула, я незамедлительно занялся своими пальцами: разбил их деревянной толкушкой и долго держал в горячей воде. Первое время было несладко, искры сыпались из глаз, когда приходилось ими что-то делать, зато уж никаких сомнений больше не возникало. Скоро они и сами огрубели до такой степени, что я мог обмениваться с мужиками соседями солидным рукопожатием.
— Папик, ты что не слышишь? — крикнула мне утром Аринка.
Я перестал чистить сковороду и прислушался.
— Василь Егорыч! — донёсся из-за калитки Виталькин голос.
Я ждал его. Всё это время, изо дня в день, я ждал его появления. По нашему уговору с родителями никто не должен был знать в каком я виде и где теперь нахожусь, но он не мог не прийти сюда! Я вытер руки и снял с вешалки плащ.
— Всего на десять минут, — предупредил я вопрос Аринки. — Приду, будем пить чай с «Причудой».