Ничего неизменного
Шрифт:
Лэа решила, что вернется, когда продаст его портрет. Она уже сейчас готова была вернуться, но когда устанавливаешь сроки, все становится как-то четче — планы, надежды, перспективы. А четкости ей в последнее время не хватало. У Занозы, конечно, все разложено по полочкам, у него расписание, он всегда знает, что делать сейчас, что через полчаса, а что — к концу ночи, и Лэа удобно было жить в его жестком графике. Но ей не хватало своего. Нет не расписания. Своего… чего-то.
Она думала над формулировкой, и в конце концов поняла: ей своего места не хватало. Своей нужности. Или хотя
Заноза был нужен всем. Каждому. Такой чудесный мальчик, в него половина Алаатира влюблена, другая половина люто ненавидит, промежуточных состояний нет, а он во всем этом, как рыба в воде. Счастлив. Уверен и в друзьях, и во врагах, и в себе. Вот этой уверенности Лэа и не хватало. На Тарвуде она была такой же, как Заноза. А в Алаатире опереться оказалось не на что.
Но вернуться Лэа хотела не на Тарвуд. Не за чувством собственной значимости она возвращалась, а за Мартином. Забрать его в Москву, начать все сначала, построить вокруг них мир, где все будет хорошо. Мир для них двоих. И они — для мира.
Она дописала портрет, и уже начала наводить мосты, чтобы с гарантией выдать его за работу ван Лудо, благо Заноза познакомил ее чуть ли не со всей богемной тусовкой Европы и Америки, когда в гости явилась Калимма.
Зашла чаю попить. В Алаатир. Как будто никакой разницы не было, где его пить, здесь или на Тарвуде. Явилась с шоколадным печеньем, благоухающая ванилью и сандалом, и, как обычно, вся на нервах.
За это печенье, впрочем, Лэа готова была простить Калимме ее вечное пребывание на грани истерики. По выпечке Гевальда она соскучилась почти так же сильно, как по Мартину.
— Я думала, ты давно дома! — заявила Калимма с порога. — Прихожу, а у вас там пусто, свет не горит, окна грязные. Вы бы хоть поденщицу наняли, если сами не живете. Пусть бы приходила, прибиралась. Я представляю себе, сколько там пыли! Лэа, на Тарвуде происходит страшное, а ты сидишь здесь и пьешь чай с печеньем! Это же невозможно!
— Страшное? — Лэа надкусила очередную печененку, — правда, что ли? Сарай в неустановленном месте построили? Или это ты про то, что у нас дома пыльно?
— Да в самом деле же! — Калимма обиженно подняла брови, — мы сегодня Блошиный Тупик расселяем. А ты знаешь, сколько там опасных, вооруженных людей? Даже не моих подданных. Они вообще без паспортов живут.
— Налоги не платят, — подтвердила Лэа. — Страшное дело. Погоди-ка, — ей стало не до печенья, — там вроде были какие-то маги, покруче твоих, из академии. Или Заноза их всех убил?
— Не всех. Об этом я и говорю. Там маги, там бандиты, там неизвестно какие опасные животные, возможно, дрессированные. И заразные болезни. А мне оттуда нужно пятьсот семей расселить. Больше двух тысяч беззащитных людей. Которых доброй волей никто не отпустит. Лэа, у меня каждый боец на счету, и каждый маг, и всего два чародея. А если что-то случится? Кто, кроме тебя и Мартина, людей спасет?
Мартин, спасающий людей — это не к добру. Когда Мартин кого-нибудь спасал, он обязательно превращался в демона. Всегда. Правило без исключений.
Можно про один раз говорить «всегда»?
В Блошиный Тупик ему нельзя. Спасать никого нельзя. Надо идти на Тарвуд, пока не началось, уговорить Мартина не вмешиваться… или…
Лэа выдохнула сквозь зубы.
Все меняется. Вся жизнь должна измениться. А это значит, что она не будет уговаривать Мартина не вмешиваться. Они пойдут в Блошиный Тупик вместе, и вместе будут спасать людей.
Если понадобится.
— Раз каждый боец на счету, значит, Стража и Гарнизон тоже там будут? — уточнила она у Калиммы. — И твои маги?
— Даже ректор академии и все пятеро деканов.
— Ну, так, я бы на месте бандитов попряталась под лавки, — Лэа закрыла жестянку с печеньем, залпом допила чай, — серьезно, гражданским защита понадобится не сегодня. Сегодня их все силовики острова охраняют. Блошиный Тупик за них потом возьмется. Перебьет по одному. Но эти проблемы тебе придется уже без нас решать. Пусть Гевальд с Занозой что-нибудь придумают.
Оставлять печенье в Алаатире она не собиралась. Нет уж. Мартин его тоже любит. А когда еще получится к Калимме в гости зайти — неизвестно. Может быть, уже никогда.
Калимма-то, конечно, и в Москву явится, ей все равно, где истерить. Но совсем не факт, что Гевальд даст ей выпечки на дорожку.
Никогда Койот не испытывал столько чувств, как теперь, когда Шиаюн погибла. Как будто душа, освободившись от власти демоницы, заторопилась жить, дышать полной грудь и чувствовать. Пока получается. Пока Койот вновь не усмирил ее — себя? — не направил все мысли и чувства на достижение цели.
А цель была. Он не любил Шиаюн и не сожалел бы о ее смерти, но все планы на будущее строились на ней. И теперь Койот не собирался мстить за бывшую госпожу, но должен был отомстить за себя.
Он как в клетке оказался заперт в адамантитовой машине. Он больше не управлял Портом. Он потерял и богатство, и власть. Остались лишь сила и возможность убивать.
Желание убивать тоже было — чем больше возможностей, тем больше хочется, так уж Койот был устроен — но кроме этого, он хотел и многого другого. Недоступного теперь, когда его телом стало механическое чудовище. Неуязвимое, невероятно сильное и быстрое, но не способное ни на что, кроме убийств.
Он отдал Шиаюн душу за то, чтобы стать Големом, за силу и неуязвимость, за ужас, который наводил на всех, кто его видел. Потом оказалось, что отдал душу еще и за то, чтобы убивать безнаказанно. Раз попробовав, уже не смог остановиться. Да не больно и старался. Он будет убивать и дальше. Столько же, сколько привык. Кого угодно при любой возможности. Душа вернулась, он снова свободен, теперь его никто не сможет остановить, никакая демоница. И это хорошо.
Но от демоницы зависело возвращение человеческого тела.