Ничего страшного
Шрифт:
Действительно ведь (да, да!), ничего страшного. Все ведь живы-здоровы, есть работа, еда, квартира, впереди лето. А у других... стоит новости посмотреть...
Зачем-то замелькали, замельтешили лица... Светящаяся счастьем подруга в тот момент, когда Ирина дарит ей на день рождения крохотный флакончик дорогих, любимых подругой духов "Визави"; в любую погоду, каждое утро одинаково радостно, бодро здоровающийся с ней рыночный сторож Серега Шуруп; Дарья Валерьевна, сладострастно смакующая, черпающая силы из проблем соседок, знакомых соседок и своих собственных; детская увлеченность Павла, гоняющего на компьютерной спортивной машине по компьютерным
И от этой картинки ее горло продрал по-настоящему мучительный, хриплый стон; она сама испугалась, зарыдала громче.
Мать суетилась рядом, сыпя бессвязным успокаивающим шепотом, звеня чем-то стеклянным; потом в носу защипало от терпкого запаха валерьянки.
– Выпей скорее! Выпей, доча...
Потом затормошил Павлик:
– Мама, не плачь! Ма-м-м!
– Он просил не испуганно, а, казалось, досадливо...
Потом встревоженный, но точно бы сонный голос папы:
– Что у вас?.. Что случилось? А?..
Ирина глотнула из рюмочки, и валерьянка теплой волной потекла вниз, гася волны рыданий, разъедая набухший колючий ком...
Закрываясь ладонями, добралась до своей комнаты, легла на кровать. Больно уколола живот какая-то сыновья игрушка; Ирина вытащила ее, бросила на пол. Отвернулась к стене, привалилась подушкой. Слушала, тайно радуясь, ошалело-недоуменные оправдания матери, обращенные то ли к ней, то ли к папе:
– Да ничего ведь я не сказала такого... Разве думала... Господи! Да разве бы я начала... Все же хорошо... хорошо, если подумать... Все хорошо...
– Пойдемте, ладно, - тихо перебил ее папа, - там побудем.
Щелкнул выключатель, вжалось в косяк ребро двери. И через минуту к шуму телевизора примешался опасливый бубнеж родителей. Ирина приподняла голову, задержала дыхание.
Нет, слов не разобрать. И даже невозможно представить, о чем они могут сейчас разговаривать... С детства она не помнит ни одного выяснения отношений между ними, тем более ни одной ссоры. Обычно по мелочам мать всегда соглашается с папой, а если что-то серьезное - то наоборот, папа подчиняется матери. Но все это происходит мягко, почти без споров.
И с Ириной раньше не случалось такого. Выражение "женская истерика" она воспринимала как что-то киношно-книжное, надуманное, а вот вдруг сама на ровном месте устроила... Ну, не на ровном, но все равно... Не сравнить с тем моментом, когда муж окончательно бросил их с сыном, - тогда она, кажется, и виду не подавала. Играла с Павлушкой, гуляла, стирала пеленки-распашонки, кажется, так была жизнерадостна. Да, тогда она, откровенно сказать, не поняла еще, не почувствовала, что случилось. Поняла только сегодня. Без новых вроде бы поводов, когда сидела перед матерью там, на кухне, точно озарило какой-то ослепительно-черной, кромешной вспышкой. Все увиделось в одну секунду - и прошлое, и будущее до конца... Эти две несчастные комнаты, которые с каждым днем взросления сына будут становиться теснее, теснее; зарплата, которая и сейчас смехотворна и которая наверняка никогда не повысится; она сама, недавно еще - так недавно еще!
– милая девочка,
Она полулежала на постели, приподняв голову, напрягая слух. Лицо неприятно стянуто от высохших слез... Ей хотелось услышать о себе плохое, обидное, злое. О том, как мать взяла на себя бульшую долю заботы о внуке, а Ирина где-то все шляется, давно уже не гуляет с ним, забросила дела по дому; постирать собирается две недели и никак не приступит; что вообще она эгоистка, не желает семейных трудностей замечать, не желает работу найти поприличней, поденежней, хотя наверняка можно найти... И тогда, Ирина была в этом уверена, она бы выбежала в зал и стала просить прощения. Как в детстве, провинившись серьезно и осознав вину. Но слов не разобрать - один сливающийся в опасливое шипение нечленораздельный бубнеж.
4
Если не давать волю мыслям, то вот сейчас ощущение поистине счастливых минут. И в душе уверенность, что ради этого человек и создан, подарена ему способность мыслить, трудиться, оставлять на земле что-то светлое после себя.
И четверо родных людей сейчас стали единым целым, с одним общим делом, одним для всех порядком. Даже Павлик кажется совсем не таким, как всегда. Точно забыв о своей мальчишеской природе, о всегдашней тяге к озорству, он не лезет в пожарище, а с увлечением и серьезностью выдирает стволья прошлогодней полыни, свежую, мелкую еще поросль, складывает в одну кучу. Кажется, забыл он навсегда о "Хубба-Буббе" и чупа-чупсах...
Посветлевшее, азартное лицо Ирины ничем не напоминает ту гримасу страдания и обиды, что последние дни, как страшная фотокарточка, стояла у Татьяны Сергеевны перед глазами, заслоняя все остальное. Так сейчас дочь ловко всаживает в землю штык лопаты, переворачивает и разбивает влажные комья - ни намека на обычную ее томную вялость, квартирную лень.
Удачно сегодня получилось: все свободны (Татьяна Сергеевна упросила напарницу подменить ее в счет будущего дежурства) и целый день можно провести на даче. Юры, правда, нет пока - договорился со Стахеевым на его машине перевезти из гаража мешка три семенной картошки. Приедут - и можно совсем успокоиться...
Их дачный поселок для постороннего человека наверняка покажется неживописным. Стоит посреди глинистой, голой степи, вдалеке от реки, от леса; сами постройки большей частью корявые, сколоченные неумелыми руками бог весть из каких отходов. Заборы из горбыля высокие и глухие, почерневшие от дождей и жары. Но для каждого владельца участка, наверное, то, что внутри забора, эти вот шесть соточек, - кровное и бесценное.
Действительно, без преувеличения, бесценное. Столько сил и денег вложено, чтоб облагородить клочок поросшей тощей полынью глины, превратить в то место, куда рвешься хоть и не отдохнуть в шезлонге, так поработать для души. А это ведь тоже отдых...
Водя граблями туда-сюда по вскопанной дочерью грядке, Татьяна Сергеевна вспоминала, как заказывали машины с перегноем и черноземом, платили за них сначала в конторе кооператива, а потом еще, по неписаному закону, и немного шоферу; как растаскивали ведрами и носилками эти огромные кучи, сваленные у ворот, делали грядки, парники, удобряли картофельную деляну, но вскоре глина брала свое - перегной и чернозем терялись, будто и не было, в этой красно-бурой, вязкой после дождя и каменно твердой в засуху массе.