Ничей (отрывок)
Шрифт:
Ах как недобро горят глаза княжа! Безрод только усмехнулся. Во дворище, под сенью дуба, на простой лавке княжь сидит, дружинных кругом - море, глядят недобро, предвкушают. Позади княжа нарочитые да именитые стоят, дельные советы давать будут. Тесно стало во дворище, яблоку негде упасть. Принесли того, с рукой увечной, да тех двоих, кого упокоил давеча. Положили на середину двора. Четвертый сам вышел. Заговорил, да так ладно и складно, будто ночь глаз не смыкал, слова в нить снизывал. Не речь сказывает - песнь поет! Так и шибает слезу из глаз, у дружинных, поди,
– Ой ты княжь - княжушко, отец родной, заступа от людишек лихих, ой что же деется в городе твоем, что за беда претворяется? Как жить дале, как тени собственной не шарахаться, как не убояться соседа своего? С полуночи оттниры грозят, здесь лихие люди лютую, куда простому человечине податься?
Безрод скосил глаз на Четвертого. Ишь соловьем заливается! А тут ли тот кощунник, коего княжь обещался подсадить? То-то песнь получилась бы! Всяк слезой изошел бы. Злоба медленно поднималась из сердца и заливала голову.
– ... И как выскочит из темени амбарной, а нож-то при нем! Как хватил Лобана головой о лицо, да как Пречистя пальцем продырявил, да как дернул, что кость треснула вдвое...
Княжь потемнел лицом, зловещая улыбка заиграла на губах. Дружинные недобро засопели, завозились на местах, зароптали. Безрод презрительно скривился. Дурачье о мечах да в бронях! Вокруг пальца обвести, что от слепого убежать!
– ... А на меня ножом махнул! Да не на того напал! Мои ноги быстрее чем его руки!
Дружинные кое-где заржали, ровно жеребцы. Безрод повернулся к четвертому и цыркнул сквозь зубы слюной, прямо песнопевцу этому под ноги, да по тому как заскрипел зубами княжь, как мощно выдохнули обозленные дружинные понял, что нажил столько врагов, что не расхлебаться с ними за всю жизнь. На княжьем суде да в княжьем присутствии плевать на княжий же двор чуть не в ноги княжу, да с такой личиной, что ножом только и соскребывать - то верх безумия. А может просто равнодушия к жизни. Жизнь не в радость, а смерть не в тягость! Никакое дело не заставит шею гнуть!
Как княжь сдержался, как не объявил тут же виноватым - то богам только и ведомо. Верное замыслил что-то. Ишь как улыбку в бороду спрятал!
– ... А как выронил Лобан калиту-то, этот руку протянул, шасть и в плащ свой обернул. Подальше от глаз, значит.
– Разверни.
– княжь процедил, поворачиваясь к Безроду.
Ну вот и все! Безрод улыбнулся небесам. И сколь ни толкуй, что твое, не поверят. Теперь не поверят. Вытянул руку в сторону, разжал четыре пальца из пять, плащ, повисший на пальце как на крюке, опал, на лету развернулся и на землю, негромко звякнув, упала калита. Она никогда не звенела громко и полновесно. Никогда.
– Лобанова?
– Она!
– закивал четвертый.
Не тряси головой, дурень, мозгу вытрясешь. Безрод усмехнулся, хуже уж всяко не будет, плюнул видоку на сапоги.
– Да ты ополоумел, безрод!
– рявкнул какой-то дружинный, не выдержавший дерзости. Ничей и ухом не повел, смотрел на княжа мрачнее тучи. Княжь жестом
– Так скажешь кто ты? Иль княжь недостаточно хорош, чтобы ответ держать?
– Безрод я и есть.
– Да ну?
– Подковы гну.
– буркнул Безрод под нос. Княжь и не услышал ничего, только бормотание какое-то.
– И впрямь никого родных? А какого роду племени?
Безрод только плечами пожал.
– А калита, конечно, твоя?
– княжь мало не смеялся, а дружинные, все как один, ехидно ощерились.
Ничей насупился. Вот к чему ведет! Мол, знаем мы все, скажи еще всю жизнь копил.
– Моя!
– Сколь там рублева?
– На справу хватит.
– Что скажешь?
– княжь вытянул палец к видоку.
– Справу?
– аж задохнулся праведным гневом четвертый.
– За лошадьми поутру собрались. На четыре коняки и наскребли. Небось в порубе по щелям остальное рассовал!
Безрод промолчал. Все, считай, потерял, а затеять спор - и достоинства лишиться.
– А откуда ты в город явился?
– княжь так ядовито улыбнулся, так мило и паточно, что у Безрода под ложечкой заныло. Пакость готовит, не иначе.
– Волочков я человек.
– скрывать толку нет. Уже, верное, сам знает.
– Так ведь пала Волочкова дружина! княжь с улыбкой оглядел воевод и бояр. Те согласно закивали.
– Дружина пала, а я остался.
– А как же так вышло?
– княжь спрашивает, а будто нож в сердце вонзает, колом осиновым к земельке прибивает. Что ни скажи - одно и выходит.
– А так и вышло!
– огрызнулся Безрод.
– В сече уцелел.
– А правда ли то, что ты незнамо какого роду племени? А может знамо то?
– все дворище сообразило наконец куда княжь гнет, возмущенно загудело.
– Не ведомо то ни мне, ни кому еще.
– А может как раз...
– княжь взял паузу, все дворище замерло.
– ... полуночник ты? Потому и жив остался? Сам навел, вот свои и пощадили?
Безрод побелел от ярости. На подгибающихся ногах шагнул к княжу. Тот сидел спокойно и бровью не повел, но будто стена встали с обнаженными мечами дружинные перед княжем. Сам не бросится - не зарубят, до конца еще далеко, приговор еще не оглашен. Замер Безрод после шага, да не потому, что побоялся. От злости так полыхнуло в голове, чуть душу богам не отдал, упал бы не обопрись на меч. Встал перед княжем, зашатался, глаза искры метали, зубы скрипели.
– И сказать-то нечего.
– княжь с притворной жалостью покачал головой, показывая всему дворищу пальцем на Безрода.
Есть что сказать, княже, есть, вот только опираюсь на слово свое, а забери его и упаду. На слове своем только и стою, а слово мое длинно, сизым отблескивает, черен костью выделан, лезво узором ледяным травлено. Вот тебе мое слово.
– То-то за эйяра давеча на пристани встал!
– вспомнил кто-то из бояр.
– Может и эйяр я.
– мрачно процедил Безрод.
– Да только когда без суда у тебя купцов бьют, и тебе чести немного.