Ничто никогда не случалось. Жизнь и учение Пападжи (Пунджи). Книга 1
Шрифт:
Пунджаджи удивлял многих посетителей тем, что отказывался предписывать какие-либо садханы. В Индии людям, приходившим к свами за советом или помощью, всегда предписывали медитировать или выполнять некоторые практики. А Пунджаджи, напротив, рекомендовал отказаться от всех практик. Именно это им было очень трудно принять, поскольку практически все полагают, что для духовного продвижения необходимо медитировать. Например, когда я впервые познакомился с Пунджаджи, то старался достичь состояния самадхи путем концентрации на священном слоге «Ом», который я написал на стене. Я полагал, что у меня все получится, если я буду долго и усердно стараться. Пунджаджи же показал всю тщетность такой практики
«Сделайте это один раз, но должным образом, – обычно говорил он. – И ваш духовный поиск завершится раз и навсегда».
На протяжении тридцати лет я наблюдал, как он учит людей. И за все это время основа его послания оставалась неизменной – оставить концентрацию на объекты и найти источник появления мыслей.
В Лонде сатсанги не были регламентированными. Время их проведения не было установлено, а их проведение отличалось спонтанностью. Иногда Пунджаджи рассказывал о каких-нибудь событиях или истории, которые имели непосредственное отношение к его собственному опыту. Если у кого-то возникали вопросы, он отвечал на них, но в основном преданным нравилось молча сидеть в его присутствии. Однажды, когда мы пришли на его сатсанг, он вслух читал дохи (стихи) Кабира и комментировал их. Каждый день мы выбирали одно или два ключевых стиха и вели беседу по ним на хинди. Большинство сатсангов в Лонде проводились на хинди, поскольку некоторые жители не знали английский или каннадский. Такие беседы о Кабире были для меня откровением. Мы должны были изучать Кабира в школе как часть курса хинди, но наш преподаватель просто давал нам литературный перевод его стихов. Он не пытался донести суть учения. Когда же Пунджаджи прорабатывал с нами тот же материал, мы могли увидеть и прочувствовать, как один джняни раскрывает перед нами ум и сердце другого джняни. Его объяснения служили прекрасным образцом слияния бхакти и джняны. Они подкреплялись приведением примеров из жизни Кабира и чтением строк из его поэм. Воодушевленные беседы на эту тему обычно начинались после ланча и продолжались вплоть до захода солнца и даже еще позже. Некоторое из того, что говорил Пунджаджи, было настолько проникновенно, что я ловил себя на том, что плачу уже несколько минут. Так много прекрасных бесед потеряно для потомков, потому что никто не позаботился о том, чтобы записать их на бумагу или на пленку.
Как-то стихи растрогали Пападжи до слез, и он не мог продолжать беседу. Не могу вспомнить, какие именно строки комментировал Пападжи, но в них Кабир говорил следующее: «Я начинаю повторять имя Рамы, а затем сам Рама начинает повторять „Кабир!“, „Кабир!“». В самом разгаре объяснения Пунджаджи вошел в такое состояние экстаза, что не смог продолжать беседу. Его голос оборвался, а из глаз потекли слезы. В Рам Мандире он был хорошо известен своей джняной, но в этот день я прочувствовал, каким великим бхактой он был. Около получаса он сидел молча, и слезы текли по его щекам.
Потом он посмотрел на нас и сказал: «Пойдемте гулять. Нам всем надо немного прогуляться».
Чтобы вернуться в обычное состояние, ему потребовалось несколько часов. Думаю, что полностью он вернулся к нормальному состоянию лишь на следующий день.
У этих сатсангов по Кабиру был один побочный эффект. В своих стихах Кабир постоянно говорит о необходимости гуру и подобающем служении ему. Я задал Пунджаджи вопрос относительного правомерности данных высказываний и получил утвердительный ответ.
«Ты должен служить своему гуру верой и правдой двенадцать лет, – сказал он. –
В это время строительство Рам Мандира еще не началось. Мы предложили свои услуги и были приняты.
Наша работа заключалась в том, чтобы возить на тачках землю в сад. Рам Мандир строился на откосе, и нас попросили вручную выравнивать землю. Такая тяжелая ручная работа была для нас непривычной, но мы с рвением взялись за нее, чтобы оказать услугу своему учителю. Мой брат Радж никогда не отличался хорошим здоровьем. У него было слабое сердце, что стало следствием пережитого в детстве приступа ревматизма. Доктор Бакр попытался разъяснить Пунджаджи, что данный вид работы может нанести вред здоровью такому ослабленному организму, как у Раджа, но Пунджаджи не согласился с ним.
«Этому юноше нужно упражняться, – сказал он. – Он слаб из-за того, что ты не позволяешь ему выполнять никакую тяжелую работу. Пусть повозит землю несколько недель. Это укрепит его тело, сделает его здоровым и сильным».
Пунджаджи полагал, что нам обоим будут полезны нагрузки, так как считал нас типичными ленивыми подростками. Никто из нас не занимался спортом, не выполнял никаких физических упражнений, и Пунджаджи решил заняться как нашим физическим воспитанием, так и духовным. Безусловно, наша сила возросла, а здоровье улучшилось в последующие недели.
Перед тем как я познакомился с Пунджаджи, я обычно посещал беседы хорошо известных учителей. В то время свами Чинмаянанда и ачарья Раджниш вели беседы по Бхагават Гите и другим известным писаниям. Для меня была привычна традиционная форма ведения таких бесед, когда приводимые из писаний цитаты комментировались или по ним давали объяснения со ссылкой на сходные идеи и отрывки из других источников. Если же они хотели выразить свое мнение, то обязательно подкрепляли его сходными утверждениями других людей или отрывками, взятыми из книг. Беседы же Пунджаджи были в корне отличны от бесед других учителей. Несмотря на то что начало было традиционным, где он цитировал отрывки из стихов и объяснял их значение, Пунджаджи никогда не ссылался на авторитеты, а опирался исключительно на собственный прямой опыт Я.
Он мог сказать: «У меня было такое переживание» или «Я не испытал данного переживания», но никогда не говорил, например, следующее: «Должно быть, это истинно, поскольку сам Шанкара тоже говорил об этом».
В этом правиле было одно исключение. Пунджаджи помимо своего собственного опыта ссылался лишь на одного человека – своего учителя. Он часто цитировал его книги, и если он говорил: «Мой учитель сказал это», – это означало, что он принимает его слова как окончательное суждение по поводу любых обсуждаемых вопросов.
Однажды он объяснял нам взгляды одной секты, представители которой фактически возвели Кабира в ранг Бога. Данная группа считала, что есть семь уровней просветления. В соответствии с их философией, Кабир единственный человек, дошедший до наивысшего, или седьмого, уровня. Другие же великие святые, такие, как Рамакришна Парамахамса и Рамана Махарши, по их мнению, принадлежали к более низким ступеням в данной иерархии.
Как-то Пунджаджи подытожил все их идеи и сказал следующее: «Уровней просветления не существует. Переживание просветления едино для всех».
Его объяснения были простыми и ясными. Он никогда не делал факт просветления чем-то сложным и загадочным. Полагаю, даже десятилетний мальчуган смог бы понять многое из того, что он хотел донести до нас.
Это было удивительное ощущение – слушать, как он разбирает Кабира строчку за строчкой. В ходе беседы Пунджаджи открывал нам свои внутренние переживания и размышлял, пытался ли Кабир выразить такие же чувства или нет. В те дни, полагаю, Пунджаджи искал кого-то, подобного ему и с кем он мог бы поделиться мыслями относительно просветления. И из-за того что такого человека не находилось, он посредством этих стихов общался с самим Кабиром. Иногда у меня создавалось впечатление, что мы становились случайными свидетелями интимного разговора этих двух великих учителей.