Ничто Приближается
Шрифт:
Резкая боль полыхнула алым по глазам. Теплая кровь приятно согрела губы. Айхен удивленно слизнул ее, поднял глаза и вдруг различил в лохматом чудище бородатого и краснорожего аборигена, укутанного с ног до головы в меха и очень злобного на вид.
— Говорил тебе, Серега, не надо идти! — орал абориген, — Он же чуть зубы мне не повыбил варежкой своей железной!
— Кончай орать! Помоги лучше… Тяжелый, зараза, — бормотал второй, пытаясь поудобнее ухватиться мокрыми рукавицами за айхенову шею, — Надо его вытащить из этого… скафандра…
Они ухватились вдвоем —
Как улитка из раковины он выскочил из осточертевшего скафандра, и рухнул на потерявшего равновесие одного из аборигенов. Его подняли, укутали в безумно вонючую шкуру какого-то животного и сунули в рот железное горлышко фляжки. Один глоток и у Айхена глаза выскочили из орбит. Он поперхнулся, закашлялся и схватился руками за горло, уверенный, что его решили напоить расплавленным металлом. А потом горячая волна достигла желудка и сведенные судорогой мышцы вдруг сами собой блаженно расслабились.
Одна из бородатых красных рож усмехнулась и произнесла:
— Ну, может, жить будет.
— Ага, — подтвердила другая, — Их, космонавтов готовят как надо!.. Только чего вот, падлы, бросили-то его? То ведь фигарят на своих вертолетах, разыскивают, а тут взяли — и бросили? Он же в лед вмерз! Еще немного и помер бы!
— Ты как думаешь, нам премию за него дадут?
— Ага. Догонят и добавят.
Абориген хрипло рассмеялся.
— Ну в газете-то напишут…
— В газете, пожалуй, напишут. В «Нарьян-Вындер».
Айхен, разумеется, не понимал ни слова, но его на данный момент это волновало мало. Ему становилось тепло и он засыпал — а может терял сознание — спокойным и счастливым, наивно полагая, что все неприятное для него уже позади. Хотя на самом деле в тот момент он не думал вообще ни о чем.
Сначала по причине абсолютного и безнадежного незнания языка, а потом просто потому что к слову не пришлось, Айхен так и не узнал никогда, что как минимум дня три барахтался в полукилометре от берега Новой Земли. По крайней мере, свет от его фонаря зимующие на станции метеорологи видели никак не меньше трех дней.
Сначала мужики не верили глазам своим, решив, что допились до белой горячки, потом они уверились, что на льду в самом деле что-то светится и начали готовить к поездке снегоход, мотор которого никак не хотел заводиться, и с которым пришлось провозиться черт-те сколько времени на морозе!
В процессе вытаскивания утопающего — или вернее, замерзающего — Серега потерял варежку, но, что характерно, ничуть об этом не жалел. Ибо спасти человека от верной гибели было ему радостно и приятно и стоило даже не таких малых жертв.
Спасенный человек долгое время пребывал без сознания, горел от высоченной температуры и бредил на непонятном языке. Метеорологи попробовали было вколоть ему антибиотики, но, видимо, у космонавта была на них аллергия… едва не окочурился… После этого решено было лечить его народными средствами —
Серега съездил в близлежащее селение и привез какие-то сушеные травки, которые следовало заваривать и вливать больному в рот, но лучше всего ему помогал спирт. Внутренне и наружно. И слава Богу — потому что иными лекарствами метеорологи и не обладали.
Таким образом, иностранный космонавт перманентно пребывал выпимши или с похмелья, но вроде как все-таки постепенно шел на поправку. Конечно, не так уверенно, как это могло быть, имей он возможность лечиться антибиотиком, но все-таки!
— Вот из ю нейм? — спросил его Серега, в один из моментов, когда космонавт, казалось, пребывал в проясненном сознании, — Кам ю фром?
Никакой реакции.
— Шпрехен зи дойч? — вопрошал Леха, — Это… как его… Парлямо итальяно? Испано? Португало?.. Да кто ж ты такой, мать твою за ногу?!
— Странный он какой-то, — чесал в бороде Серега, — Английский — международный язык, сейчас его каждая собака знает. Неужели он не понимает, что такое «вот из ю нейм»?!
— Не врубается, наверное, — пожимал плечами Леха, — Не знает еще на каком он свете…
И это была истина.
Никогда в жизни Айхену еще не было так плохо!
Разве что на Ко-оне… Но на Ко-оне, по крайней мере, это не было так ДОЛГО!
Бородатые и красномордые заливали в него какую-то дрянь. Либо спиртное либо что-то жутко горькое. И то и другое ударяло в голову, мутило рассудок и уносило в темные дали, где он качался среди звезд в горячих маслянистых волнах, в которых периодически тонул, отчаянно барахтаясь, и все равно захлебываясь и уходя на дно.
Аборигены пытались с ним говорить, видимо мучались любопытством, кого выудили на свою голову, но тщетно. Айхен изображал полное непонимание — напрягаться и пытаться налаживать общение у него не было никакого желания. Когда ему стало лучше, он пытался придумать, что делать дальше, но ничего конкретного не приходило в его голову. Ладно, рассуждал он, встану на ноги, тогда разберусь. Что-нибудь да придумаю. Раз уж с Ко-она удалось выбраться, то уж отсюда — как нечего делать.
Принц жутко отощал, зарос уже вполне приличной бородой, волосы сбились колтуном и был он ужасающе, невероятно ГРЯЗЕН! К тому моменту, когда он впервые самостоятельно смог подняться на подгибающиеся от слабости ноги, он был один к одному — метеоролог. Все равно как родной брат Сереге и Лехе. И такой же вечно пьяный, как и они.
— Каша с тушенкой. Ка-ша!
Палец указывает на миску с едой.
— Рыба. Ры-ба!
Палец указывает на какого-то плоского засушенного представителя местной фауны.
Слово «рыба» принцу удалось повторить легко, что вызвало у его учителей неподдельный восторг.
— Не безнадежен! — провозгласил Леха, — За это надо выпить!
— Бу-тыл-ка! Спирт! Ста-кан!
В субботу его повели в БА-НЮ, некое жуткое место, снабженное огромной железной ПЕ-ЧЬЮ, отапливаемой УГ-ЛЕМ, на которой грелась ВО-ДА.