Ничто Приближается
Шрифт:
— Ты иди, мне неохота.
— Ну ладно, сейчас наберу в пакет воды и окачу обоих, будете знать!
Хорошо на Земле летом.
Когда холодно, сыро и идет дождь — вспоминается самое плохое и хочется плакать, а когда солнышко и птички поют, то кажется, что все не так уж скверно, и скоро случится что-то… Что-то, что все изменит…
Невозможно ждать бесконечно… Иногда только ждать и возможно.
В ту ночь они втроем стояли у окна до утра, смотрели как занимается рассвет, ждали чего-то… Потом слушали по телевизору о комете, которая прошла так близко от Земли, что едва не коснулась ее хвостом,
А об сгоревших останках чужих кораблей не обмолвились ни словом, даже вездесущие журналисты, хотя, наверное, обломков этих подобрали по полям и лесам немеренно.
Маша вспоминала, как ее ругали за выходку в поезде метро и улыбалась про себя. Должно быть, даже если на Землю будут косяками высаживаться разумные осьминоги, власти сумеют это как-то утаить, а обыватель — даже если увидит этих осьминогов собственными глазами — проглотит любую дезу.
Земля не готова к принятию ее в галактическое сообщество — и все тут! Пока умные дяди из Великого Совета не решат иначе, никакая война в космосе — которую, между прочим, нафотографировали и так эдак астрономы всех европейских стран — ситуацию не изменит. Развивайтесь, люди, выходите в космос, мы не мешаем вам, только фотографии звездных лайнеров у вас лучше всего отобрать.
Война закончилась, умные дяди пришли в себя и принялись с похвальным рвением наводить порядок. Правы они были или нет, Маше судить было сложно, им — умным дядям — наверное виднее. Только вот поставленная на уши СОГовская агентура поработала так хорошо, что разыскала и увела в неизвестном направлении припрятанный Машей в Битцевском лесу катер. Куда иначе он мог деваться?
Больше всего о пропаже катера жалел Паша.
Маша пыталась выйти на земных агентов, которые помогли бы ей связаться с какой-нибудь из баз СОГа, но не смогла найти никого! Телефон Вартана не отвечал. В квартире Петра жили совсем посторонние люди. Перепугались все что ли? Попрятались? Или это практика такая — периодически обрывать все концы? Конспираторы хреновы…
А Севелина в те дни была сама не своя, она то впадала в мрачность и лежала на диване в позе эмбриона, лицом к стенке, то начинала придумывать какие-то безумные планы, как покинуть Землю и выяснить, наконец, что стряслось с «Пауком», но чаще всего она просто ждала. Дни шли за днями, недели за неделями, месяцы за месяцами, а небо таинственно мерцало звездами, спокойное и безжизненное.
Они все погибли. Все. Поэтому не прилетели.
Об этом не говорили ни Лина, ни Маша, страшась, должно быть, облекать в форму страшную мысль.
Но по ночам плакали обе.
С грохотом мчится в Москву полупустая электричка, дачники хлынут позже, ближе к вечеру, и тогда в вагонах будет — как в крематории. А сейчас в открытые окошки задувает ветерок, ерошит волосы, треплет газеты.
Кажется, эта страна вся покрыта либо непроходимой тундрой либо непроходимыми лесами — где бы не ехал, все время в окне елки, березки, осинки, без конца и края. А вот — лес обрывается, крутой откос уходит вниз и виден берег водоема, облепленный отдыхающими. Туземцы страшно любят забираться в воду. Ну ладно еще в горячую — в этом даже есть какая-то прелесть, но в такую —
Айхен закрыл глаза вспоминая родные стальные стены, мягкие полы и роботов-уборщиков, искусственную гравитацию и молекулярную ванну… Да, пожалуй чистые небеса, природа и свежий воздух тоже могут надоесть. И еще как!
Вот она — Москва.
Ну и что дальше?..
Когда Айхен отпускал Машу на Землю, он вручил ей портативный передатчик, через который должен был связаться с ней с корабля. Был разработан и запасной вариант, на тот случай, если каким-то образом выйдет из строя передатчик (случай, если у Айхена не окажется корабля, разумеется, не рассматривался). После долгих раздумий Маша назвала один из наиболее выдающихся в Москве ориентиров музей космонавтики на ВДНХ, обнаружить и опознать который, по ее мнению, запросто мог бы и не знающий расположения города и языка человек. ВДНХ знают все. Ракету, летящую в небо, можно увидеть издалека. И лесочек имеется неподалеку, где можно припрятать катер.
По пятницам — разумеется, земного времяисчисления, с двадцати до двадцати двух часов — по московскому времени, Маша должна была ждать Айхена возле взмывающего к небу космического кораблика. Достаточно ли безумен маленький солдатик галактики, чтобы регулярно ходить на место встречи несколько месяцев подряд?! Не решила ли она, что это бесполезно?
Впрочем, может быть она ЗНАЕТ уже, что это бесполезно, получив подтверждение о его гибели из рук капитана Хайллера.
Что делать тогда?
Всерьез овладевать важнейшей из профессий!
Мистер Ларсен благополучно умер, теперь в студенческом билете значится Пархоменко Алексей. Через несколько месяцев акцент сгладится, и никому в голову не придет иноземное происхождение некоего субъекта. И не к чему даже ходить сквозь лес, упившись в соплю, потому как летающая тарелка благополучно покоится на дне Баренцева моря, а переться в такую даль, чтобы упиться и поплакать резона нет, да и накладно.
С такими невеселыми, но философски спокойными мыслями Айхен прибыл в Москву, с пятой попытки сунул в турникет помявшийся билет и вышел в город.
Был вечер воскресенья.
До пятницы — жить да жить.
Да что такое пять ночей для путешественника, проехавшего на перекладных через пол России? Какие мелочи!
Принц кинул на плечо рюкзак и отправился побродить по городу. Надо бы осмотреться, поразмыслить, куда вписаться, и выяснить, где этот чертов музей космонавтики и взлетающий к небу кораблик. Юлька уверяла, что в Москве имеются такие достопримечательности, но как добраться до них не помнила, ибо посещала столицу давно.
— Любой тебе покажет, — уверила она, — Уж это все знают.
Вот и чудненько.
Две дурочки — Маша и Лина ходили к музею космонавтики каждую неделю по пятницам и просиживали у его подножья положенные два часа, минута в минуту. Весной, пока еще в это время было темно, их каждый раз сопровождал на пост Паша, с наступлением лета он только заезжал за ними к десяти.
Поначалу Севелина уговаривала Машу ждать подольше и, случалось, они засиживались до половины одиннадцатого и только уступая настоятельным требованиям Паши, соглашались уезжать домой.