Ничто. Остров и демоны
Шрифт:
Новое религиозное сознание Кармен Лафорет вступило в явное противоречие с ее талантом. Вернее сказать, талант не находил себе применения, поскольку творчество превращалось в доказательство заранее данного тезиса. «Новая женщина» осталась единственным программным произведением этого этапа. После долгого молчания в 1963 году Лафорет опубликовала роман «Дерзость», первую книгу трилогии, названной ею «Три шага вне времени».
По начальной книге трудно судить о замысле автора — здесь герой (на этот раз мальчик-подросток) делает только первый шаг в замкнутом детском мирке. Во всяком случае, воинственная религиозность совершенно не чувствуется в этом романе. И это понятно, ведь время, когда он писался, уже совсем не то, что предшествовало «Новой женщине».
Отказавшись от губительного для искусства намерения поучать читателя, наставлять его на путь истинный, Лафорет предпочитает теперь развлекать. Занимательность — самое яркое свойство ее нового романа («Я хочу, чтобы мои книги занимали публику…» — подтверждает писательница в предисловии к «Дерзости»). Это ей удается: роман увлекателен, читается легко. Ничего плохого в этом нет, но невольно вспоминаешь, что первые ее книги писались совсем не для этого.
Кое в чем проглядывает прежний облик таланта Лафорет: в образе мачехи Мартина, вульгарной и крикливой бабы, в атмосфере тошнотворных семейных дрязг, окружающей мальчика, чужого и непонятного домашним. Но гораздо чаще вместо неповторимых черт художественного дара Лафорет мы узнаем многократно повторяющиеся в литературе схемы. Сам Мартин очень похож на всех подростков мировой литературы. Обожание друзей, ревность и разочарование, тяга к романтическому, смутно пробуждающееся призвание художника — все это читано и перечитано не раз. Нестерпимо литературны, выдуманы и его друзья Карлос и Анита, окруженные ореолом таинственности. Чего только нет в истории их семьи: цирк, миллионерши, путешествия на Огненную Землю и еще всякое в этом же роде. Заглавие трилогии оправдывается: первый шаг Мартин совершает в полном смысле слова вне времени, вне конкретного исторического времени страны, в которой он живет.
Путь Кармен Лафорет показывает, какая независимость ума и духа требуется в испанском обществе от художника, чтобы оставаться верным своему призванию. Однако, как бы критически ни относились мы к сегодняшней литературной деятельности Кармен Лафорет, мы не должны и не можем зачеркнуть ее первые романы. Испанские писатели и критики единодушны в признании значения этих книг. «Ничто» останется в истории испанской литературы как пример интеллектуального мужества, как одна из первых ракет, осветивших испанскому роману путь вперед, в гору, к утраченным и вновь завоеванным высотам.
Ничто
(роман)
Часть первая
В последнюю минуту оказалось, что купить билеты не так-то просто, и я приехала в Барселону в полночь, совсем не тем поездом, о котором сообщила; меня никто не встретил. Впервые я путешествовала ночью одна, но нисколько не была этим испугана, даже напротив: ощущение полной свободы показалось мне заманчивым и приятным.
Разминая ноги, затекшие за долгую утомительную дорогу, я с изумленной улыбкой разглядывала огромный Французский вокзал, людей, встречавших экспресс, моих спутников, которые, как и я, приехали на три часа позже, чем следовало.
Специфический
Поток пассажиров, тащивших чемоданы, хлынул к выходу, и я — капля в этом людском потоке — тоже устремилась вместе с ним. Большой, очень тяжелый чемодан, туго набитый книгами, я несла сама; молодость и радостное возбуждение придавали мне силы.
Глотнув морской воздух, густой и прохладный, я смутно ощутила этот город: спящую громаду домов, запертые учреждения, раскачивающиеся фонари — пьяные стражи одиночества. До меня доносились неясные шорохи и тяжелое затрудненное дыхание: позади, совсем рядом, в конце таинственных улочек, ведущих к Борне, подле моего радостно бьющегося сердца дышало море.
Выглядела я, должно быть, довольно нелепо. Лицо расплывается в улыбке, полы старенького пальто хлещут на ветру по ногам, облепляя чемодан, который я не доверила угодливым «cam'alics» [1] .
Не успела я оглянуться, как уже осталась на широком тротуаре одна; кто кинулся ловить редкие такси, кто пытался втиснуться в облепленный людьми трамвай.
Возле меня остановилась старомодная пролетка — такие снова появились после войны, — и я, не колеблясь, села на извозчика, к великой досаде какого-то господина, который в отчаянии бежал сзади, размахивая шляпой.
1
Носильщикам (каталан.).
В этом расхлябанном экипаже я совершила в ту ночь путешествие, показавшееся мне очень коротким, но необычайно прекрасным: я проехала по широким пустынным улицам и пересекла залитый огнями центр — именно таким, ярко освещенным всю ночь, он мне и представлялся.
Извозчик свернул на Университетскую площадь, и я помню, что великолепное здание университета взволновало меня, будто чей-то дружеский привет.
Мы въехали в улицу Арибау, где жили мои родственники; платаны в тот год, несмотря на октябрь, были одеты густою листовой, а дыхание людей, спящих в глубине домов, за темными балконами, согревало окутывавшую улицу тишину. За нами, как след за лодкой, тянулся грохот колес, он отдавался у меня в голове. Вдруг наша колымага закачалась, заскрипела и остановилась.
— Приехали, — сказал извозчик.
Я оглядела дом, возле которого мы стали. Ряды одиноких балконов хранили за чугунными решетками семейные тайны. На какой балкон буду я выходить? Угадать мне было не под силу.
Дрожащей рукой дала я ночному сторожу мелочь. Лязгнули, заскрежетали двери, и я стала медленно взбираться по лестнице, с трудом волоча чемодан.
Оказалось, что в моей памяти все было иным: этих узких выщербленных мозаичных ступеней, слабо освещенных электричеством, я совсем не помнила.
Внезапно, уже у дверей нужной мне квартиры, меня охватил страх: я боялась будить незнакомых людей, но в конце-то концов они мои родственники — несколько секунд я колебалась, потом робко нажала кнопку звонка; на мой зов никто не откликнулся. Сердце заколотилось, я снова позвонила и услышала дрожащий голос:
— Иду, иду.
Шаркающие шаги, неловкие руки отодвигают засовы.
Все, что было потом, показалось мне каким-то кошмаром.
Прихожую освещала одна-единственная слабая лампочка, ввинченная в затянутую паутиной великолепную люстру. В темной глубине громоздилась сваленная в кучу, словно при переезде, мебель. А на переднем плане — яркое пятно: дряхлая старушка в длинной белой рубахе и накинутом на плечи черном кружевном платке. Мне хотелось думать, что я ошиблась квартирой, но у несчастной старушки сохранилась прежняя улыбка, необыкновенно добрая и ласковая, и я сразу поверила, что передо мной моя бабушка.