Ничто. Остров и демоны
Шрифт:
Даниэль туповато посмотрел на нее. Матильда, опасаясь снова услышать клокотанье, поспешила сухо сказать:
— И для этого ты привела нас сюда? Идем спать, Даниэль!
— Нет, постойте, вы только взгляните… Я обнаружила кое-что очень интересное.
Онес подошла к письменному столу. Она преобразовала его в туалетный столик, поставив на него зеркало и множество коробочек с кремами и пудрой. Здесь же стояла большая фотография в серебряной рамке. Онес поднесла ее к свету.
— Кто это, по-вашему?
Все посмотрели на фотографию. Это был портрет очень молодой женщины.
— Это сумасшедшая? — спросила Матильда.
Онес разочарованно протянула:
— Ах, все-то ты знаешь.
— Я не знаю, я только предполагаю.
— Я считала, что это киноактриса. Подумать только, такая красавица и… Ведь красавица, правда? Я спросила у Марты, и она сказала, что это ее мать. Как странно! Мне казалось, что Тереса очень старая.
— Но это давнишняя фотография, теперь она, верно, не такая.
— Нет… Ах, как мне хочется посмотреть на нее. А тебе, Матильда?
— Нисколько. Идем спать.
Матильду не занимали дела этой семьи. А Онеста с восторгом обнаружила, что Хосе, не успев в тот вечер войти к себе в комнату, тут же поругался с Пино и вышел, хлопнув дверью.
Теперь Матильда с минуту постояла у окна, вдыхая свежесть прекрасного ноябрьского утра. Эти семейные истории утомляли ее до отчаяния. После всех бурных событий, после всего пережитого ею с начала войны, она чувствовала себя здесь не в своей тарелке.
В столовой Даниэль приказал позвать кухарку. Перед его прибором лежала гора пакетиков с каким-то неизвестным порошком, который впоследствии стал таким популярным. Но до сих пор Висента не видела ничего подобного.
— Это суррогат, моя милая.
— Да, сеньор.
Высокая и сухопарая, в платке, завязанном под подбородком, Висента стояла, потупив глаза, и время от времени кидала исподлобья взгляд на Даниэля, восседавшего за столом перед большой чашкой с липовым настоем.
— Это суррогат… Необходимо заменять его яйцами постепенно, чтобы мое пищеварение не нарушилось. Сегодня, приготовляя гоголь-моголь, прибавьте к порошку половину желтка, — завтра — целый желток, потом два, три, четыре, пока не дойдете до полдюжины… В то же время уменьшайте количество порошка. Вы поняли?
— Да, сеньор.
Хосе, спускавшийся с лестницы, остановился и с любопытством прислушался.
— Погоди, это будет гоголь-моголь или торт?
При виде племянника Даниэль перепугался. Висента неслышно исчезла.
— Ты знаешь, что мы… что я ем очень мало и…
— Хорошо.
Хосе развернул газету. Окна были открыты. Пахло кофе, липовым настоем, печеньем, лежавшим в стеклянных вазочках, и еще — теплым утром, цветами. Хосе, прочитав что-то в газете, неразборчиво произнес какое-то слово.
— Что нового, Хосе, мой мальчик?
Ответа не последовало. По-видимому, Хосе не счел дядю достойным собеседником. Даниэль беспомощно оглядел стол, где под солнечным лучом поблескивали пустые фарфоровые чашки, ложечки и кувшин с цветами, и почувствовал, что к горлу подступает клекот. Он надул щеки, замотал головой. Но спасения не было:
Хосе опустил газету.
— Сделай милость, оставь свои штучки.
— Я не виноват, я болен…
По лестнице спускались Матильда и Онеста, разрумянившаяся, в легком летнем халатике. Из сада вошла Марта, и все уселись за стол. Хосе сложил газету.
— Кстати, раз вы все в сборе, мне бы хотелось поговорить о финансовых вопросах. Я рад, что здесь нет Пино, моя жена слишком чувствительна.
Марта смутилась, потому что Хосе становился очень неприятным, когда начинал говорить о «финансовых вопросах». Он сказал, что не может тратить ни сентимо из доверенных ему денег Тересы, и объяснил родственникам, что им придется вносить какую-то сумму на домашние расходы. Марта увидела, как испугался Даниэль. Онеста широко раскрыла глаза. А лицо Матильды слегка оживилось.
— Если ты нам поможешь, мы все станем работать. Я даже считаю, что нам будет удобнее жить отдельно, в Лас-Пальмас, пока не кончится война.
Хосе покраснел.
— Я не это имел в виду, и совершенно не обязательно, чтобы вы начали давать деньги с сегодняшнего дня.
Даниэль и Онеста присоединились к нему и вдвоем напали на Матильду:
— Боже, как агрессивно ты настроена!..
Марта хотела вступить в разговор, но не знала как. На том дело и кончилось. Хосе сразу же уехал в Лас-Пальмас, а Марта горела желанием остаться наедине с Матильдой и показать ей свои легенды. Но не решалась, потому что Матильда была очень холодна с ней и не расположена к беседе. Напротив, Онеста оказалась весьма общительной. Завладев Мартой, она увела ее в сад.
— Мы станем подружками, а? Ведь у нас в семье незамужних только двое, ты да я, верно? Знаешь, ты очень хорошенькая, но тебе надо немножко краситься и носить туфли на каблуках.
— Пино говорит то же самое.
— А скажи, мальчики у тебя есть? Есть?
— У меня нет мальчиков.
— А… да, тебе недостает кокетливости, но это потому, что ты сама не хочешь. Надо больше следить за собой…
Марта шла по аллее, обсаженной кустами роз, рядом с Онестой, которая обнимала ее жаркой рукой, обдавая запахом утренних кремов. Этот разговор так не походил на беседы, которые она в мечтах вела со своими родными. Онеста задавала ей такие вопросы о здешней жизни, какие могла бы задать и Пино: есть ли какие-нибудь развлечения в городе…
Марта отвечала быстро и коротко; потом, почти в отчаянии, как будто через Онесту она могла приобщиться к Матильде, объяснила тетке, что она пишет поэмы в прозе и что с нетерпением ждала приезда родных, чтобы показать им свои сочинения. Онеста была озадачена, но быстро оправилась.
— Ах, как интересно. Я тоже пишу стихи… А Матильда у нас настоящий гений… Но ты ей ничего не показывай. Она скажет, что твои стишки — безвкусица. Мне она тоже так говорит…
Было ясно, Онеста болтает просто, чтобы болтать. Марта подумала о своих школьных друзьях, непримиримых, как сама юность. Она им столько рассказывала об этих замечательных родственниках; теперь они нетерпеливо ожидали от нее новых известий. Что бы они подумали, увидев Онесту? Только посмеялись бы.