Ничто. Остров и демоны
Шрифт:
«Пабло возмущен».
При этой мысли слезы благодарности, счастья и стыда навертывались ей на глаза. Он интересовался ею. Значит, это верно: он порвал дружбу с ней только для того, чтобы прекратились разговоры, чтобы никто не посмел ее обидеть.
«Я все объясню ему».
Когда она думала об этом, глаза ее вспыхивали. Ей уже казалось, что никакого романа с Сиксто у нее не было… Одно время что-то утишало мучительную боль неотступных мыслей о Пабло, но вдруг это «что-то» исчезло, раздвинулось, как занавес, и душа ее вновь осталась беззащитной. Ей нечем прикрыться, некуда спрятаться. И
То были тяжелые часы. Когда в душе у тебя все переворачивается, когда тебя душат и слезы, и дурацкий смех — очень трудно оставаться внешне спокойной, сидеть полдня в школе, слушать, как преподаватели объясняют свои предметы, и в довершение всего быть готовой к тому, что тебя сейчас спросят про что-нибудь такое, о чем в подобные минуты никогда нельзя вспомнить.
Вечером, вернувшись в усадьбу, Хосе осведомился о сестре. Пино в тот день уезжала в Лас-Пальмас и возвратилась вместе с ним. Худенькая служанка Лолилья сообщила:
— Она только что вернулась. Поднялась к себе заниматься.
— Позови ее!
Марта, которая сидела над латинским текстом, как будто была в состоянии сейчас перевести его, и думала совершенно о другом, спустилась в столовую, с тоской и скукой глядя на большую комнату и накрытый к ужину стол. После ужина она сможет остаться одна. Она потушит свет, и никто больше не потревожит ее.
Хосе стоял у окна. Пино в уличном платье, сидя на стуле, тут же, в столовой, снимала тесные туфли на высоченных каблуках. Марта искоса взглянула на нее и встретила вызывающий взгляд невестки. Пино всегда смотрела вызывающе, словно она вела постоянную борьбу, и врагами ее попеременно становились то Марта, то служанки, то Хосе — кто угодно… Приближался решающий момент в жизни Марты. Момент, который она будет ясно помнить через многие годы. Но девочка не предчувствовала этого.
Как обычно, она подошла к своему месту, но не села, а крепко взялась за спинку стула. Перед ней была старинная горка, такая красивая, такая знакомая. Марта смотрела на нее, как уже смотрела много-много раз до этого дня. И тут в тишине раздался голос Хосе, громкий и резкий. Только тогда она поняла, что случилось нечто серьезное. На лице брата была написана такая неподдельная ярость, что Марта едва не попятилась от него.
— Я позвал тебя, чтобы ты рассказала здесь, перед Пино, обо всех своих похождениях и фокусах, о своем вранье…
Марта испугалась. На мгновенье от страха у нее подкосились ноги. Она оперлась на край стола и стиснула зубы, как часто делала в последнее время. «Сейчас это пройдет, — подумала она. — Потом будет все равно».
Все молчали. Марта смотрела теперь на своего брата, высоко подняв голову, пристально и дерзко.
— Я жду! — сказал Хосе.
Марта почувствовала, что не может произнести ни слова. Не может разжать стиснутых зубов, не может опустить голову. Ей казалось, что никогда она не видела Хосе в таком гневе, а на самом деле таким он бывал нередко.
Пино внезапно поднялась с места, без туфель, с ожерельем Тересы на шее, в кольцах и серьгах Тересы.
— Да разве ты не видишь, что она настоящая потаскуха?.. Ты не мужчина, если не убьешь ее!
Услышав грязное оскорбление, Марта обрела способность двигаться и в ярости повернулась к Пино.
— Не твое дело!
Пино взвизгнула, а Хосе схватил сестру за ворот блузки и с силой отшвырнул к стене. Потом стал перед ней, выкатив глаза, настолько страшный, что уже казался смешным.
От удара головой о стену у Марты потемнело в глазах; фигура Пино зашаталась, стены поплыли, и она сделала гримасу, к которой часто прибегала теперь. Она улыбнулась.
Хосе не помня себя начал осыпать ее пощечинами.
Марта чувствовала, как горят щеки под ударами, и улыбалась. Эта улыбка была бессознательная. Она шла изнутри, от какой-то части ее существа, которая не рассуждала, а поддавалась лишь ощущениям. Теперь одна Марта была спокойной, была сильной. Хосе бросил ей в лицо то же слово, каким ее оскорбила Пино. Потом остановился, задыхаясь.
— Молчишь, ответить смелости не хватает, да? Морочила нам голову своими дерьмовыми занятиями… А сама каждый день таскалась на пляж к этому кретину… Весь город только о тебе и говорит. Сегодня, когда я об этом узнал, я встретился с отцом Сиксто… Он, видите ли, совсем не против вашей свадьбы… Но ты-то что думала? За кого ты считаешь меня, чтобы надо мной смеяться? Свадьба, да еще за моей спиной? Я тебе, дрянь, покажу свадьбу!
— Я не собираюсь выходить замуж.
Марта произнесла это очень твердо, очень решительно.
Хосе на секунду опешил. Потом продолжал:
— Не собираешься? Кто тебе позволит! С сегодняшнего дня конец твоим занятиям и твоим поездкам, ты будешь сидеть здесь, понятно? Здесь, с Пино и с твоей матерью.
Слабым голосом, очень неуверенно Марта пыталась возражать:
— Мне надо сдавать экзамены…
— Обойдешься без экзаменов. А теперь марш к себе в комнату. Без ужина. Смеяться будешь там.
Ни разу не оглянувшись, Марта поднялась по лестнице. Ее комната показалась ей очень большой и очень пустой. Под ее окном рос перевитый плющом жасмин, и его густой запах наполнял спальню. Девочка бросилась на кровать. Она и не думала плакать, но ей хотелось успокоиться, унять биение сердца. Ее наказали. Не важно, что щека болит, так даже лучше. Она всегда знала, что всякое проявление слабости, всякий грех влечет за собой кару. Но Хосе наказал ее не за это.
Она услышала шаги в коридоре, мягкие, словно кошачьи. Потом в дверь легонько поцарапались, наконец вошла махорера. Марта, обозлившись, приподнялась на постели.
— Что такое, Висента? Что тебе опять надо?
— Я убирала у твоей матери и услышала, как внизу дерутся. Я подумала, что бьют тебя.
— Это не твое дело.
— Хорошо. Но когда-нибудь ты пожалеешь.
— Уходи!
Марта погасила свет. Не раздеваясь, она лежала на кровати и прислушивалась к звукам в доме, к шуму ветра в саду.