Нидерландская революция
Шрифт:
Будучи совершенно бессильным на море, правительство надеялось нанести чувствительный удар мятежным провинциям, заперев свои границы для их торговли. Уже герцог Альба прибегал к этому средству, и к нему неоднократно возвращались впоследствии, в частности в начале правления Альберта и Изабеллы. Но попытки эти всякий раз кончались одинаково неудачно [1062] , ибо борьба между Бельгией и Соединенными провинциями была неравной. Торговые сношения со всем миром позволяли Соединенным провинциям легко обходиться без одного из их рынков сбыта. Бельгия же, наоборот, не могла обходиться, не обрекая себя на голод, без зерна, покупавшегося ею у Нидерландской республики [1063] . Поэтому запрещения ввоза никогда не достигали цели. Герцог Альба вынужден был мириться с провозом товаров, облагая их оплатой «лицензий», которые сохранились и после него и которые надо считать началом таможенной системы в Бельгии.
1062
«Placcaeten van Brabant», t. I, p. 290, 308.
1063
Эрцгерцогиня Изабелла заявила об этом в 1606 г. См. Rodriguez-Villa, Correspondencia…, p. 157; ср. также P. J. Blok, Relazioni Vcneziane, La Haye 1909, p. 190.
Бельгийцам отлично известно было кроме того, что голландские и зеландские моряки свободно заходили в испанские порты, и это терпимое отношение к врагам причиняло им ущерб, на который они не переставали жаловаться. Их недовольство
1064
V. Brants, Ordonnances…, t. I, p. 203.
1065
Ibid., p. 280; cp. аналогичные мероприятия в 1632 г. «Placcaeten van Brabant», Bd. I, S. 322.
1066
Ср. M. Huisman, La Compagnie d'Ostende, Bruxelles 1902, p. 13.
1067
Я заимствую эти подробности из документов, любезно сообщенных мне г-ном Р. Генке, который в ближайшее время опубликует их.
1068
«Placcaeten van Brabant», t. I, p. 322.
Можно удивляться тому, что при этих крайне неблагоприятных обстоятельствах промышленность Бельгии не была совершенно уничтожена в конце XVI в. Как только в провинциях водворилось спокойствие, бельгийская промышленность подобно сильному и цепкому растению, прибитому бурей к земле, но не вырванному с корнем, снова оправилась, нашла в своей собственной земле источники новой силы и еще раз совершенно неожиданно пережила период блестящего расцвета. В течение всей первой половины XVII в. она играла в общем значительную роль в экономической жизни Европы. 12-летнее перемирие позволило стране опять прийти в себя, снова приняться за работу и восстановить в несколько лет потери, причиненные во время смут и гражданской войны.
Если этого процветания Бельгии совершенно нельзя было сравнить с благоденствием, пережитым ею полвека назад, если оно казалось очень незначительным по сравнению с необычайным торговым расцветом в Соединенных провинциях, то тем не менее оно было по сравнению с разорением в конце XVI в. в высшей степени утешительным явлением. Оно продержалось даже в течение нескольких лет после окончания перемирия, и лишь со времени вторжений французов, которым Бельгия подверглась начиная с середины XVII в., она опять подпала под действие кризиса.
Нетрудно указать причины этого нового экономического подъема в период правления эрцгерцогской четы; это были прежде всего многовековая привычка населения к промышленному труду, дешевизна рабочих рук, естественнее богатства страны (уголь и железо в валлонских областях, лен во Фландрии), отсутствие таможенных границ между различными провинциями, которые, несмотря на их местный сепаратизм, составляли в торговом отношении единое экономическое целое, и наконец старания, прилагавшиеся центральным правительством, помочь городам и провинциям в восстановлении промышленности. Возобновление враждебных действий с 1621 г. не повлекло за собой роковых последствий, которых можно было бы ожидать. Военные действия в общем били лишь по интересам пограничных областей северной Фландрии и Брабанта, в связи с чем они, чтобы избавиться от грабежей со стороны неприятеля, обязывались добровольно выплачивать ему контрибуции, позволявшие им жить в относительной безопасности. Надо кроме того принять во внимание, что с 1620 г. солдатские бунты почти совершенно прекратились и что предпринятая к этому времени либо за счет городов, либо за счет правительства постройка казарм положила конец злоупотреблениям и всякого рода беспорядкам, вызывавшимся до этого расквартировыванием войск.
Кроме того следует еще раз подчеркнуть, что валлонские провинции, лишь слегка задетые волнениями XVI в., избегли также и ужасного кризиса, порожденного во Фландрии и в Брабанте господством кальвинистов и походами Александра Фарнезе. Несмотря на эмиграцию множества рабочих во время католической реакции в 1579 г., в Валансьене, в области Турнэ, в кастелянстве Лилля, в Армантьере и в Гондскоте продолжалось производство шерстяных изделий, выделка шерстяной пряжи и производство легких сукон. Шерсть, которую нельзя было больше привозить из Брюгге или Антверпена пока эти города находились в руках мятежников, доставали из Руана. Филипп II сделал даже Сент-Омер складочным местом для шерсти в период внутренних волнений [1069] . Лилль переживал в это время необычайный расцвет. Поэма, написанная в 1597 г., прославляла его богатства и оживленную деятельность и называла его «маленьким Антверпеном» [1070] . Оловом, валлонские области продолжали быть и в самые плохие времена XVI в. рассадником ремесленников, купцов и капиталистов, значительно содействовавших после отвоевания фламандских провинций оживлению в них промышленности. Мы видим действительно, что в начале XVII в. северные города привлекали под свои стены валлонских рабочих и предпринимателей [1071] .
1069
G"uliodts Van Severen, Cartulaire du Consulat d'Espagne, Bruges, 1902, p. 526.
1070
«Annales de la Soci'et'e d'Emulation pour l''etude de l'histoire de la Flandre», 2-`erae s'erie, t. XII, 1862–1863, p. 41–57.
1071
Van den Branden, Gescbiedenis der Stadtsblbliotheek van Antwerpen, p. 20.
Однако не следует преувеличивать влияния, оказанного южными провинциями на их соседей. В действительности, как только взятие Антверпена Александром Фарнезе положило конец религиозным войнам, различные отрасли промышленности начали опять процветать в тех самых местах, где они развивались в течение XVI в. Во фламандских деревнях снова широко развилось льноткачество. В Антверпене возродилась красильная промышленность. Оденард и Брюссель вернулись опять к выделке ковров, Мехельн — к литью меди, множество городов к выделке лент, тисненых кож и изготовлению игрушек. В Генегау, в графстве Намюрском и Люксембурге под благотворным влиянием общего экономического подъема стали быстро развиваться добыча угля, литье железа и обработка металлических изделий. В течение XVII в. некоторые отрасли промышленности, развитие которых только началось в предыдущем столетии, достигли необычайных успехов. Так было например с производством шелковых тканей, начавшимся в Антверпене и доставившим здесь
Взятая в целом бельгийская промышленность XVII в. является продолжением, можно даже сказать, восстановлением промышленности XVI в. Отсюда, естественно, следует, что она отличалась теми же характерными особенностями, что и последняя. Действительно, подобно ей, она развивалась под эгидой капитализма. Она держалась лишь благодаря оптовым торговцам, которые экспортировали ее изделия и без которых она не могла бы существовать. Разумеется, экономический партикуляризм не исчез. Города отнюдь не отказались от устаревших средневековых традиций. С ревнивой заботливостью они сохраняли свои цеховые организации, зорко следили за соблюдением своих промышленных монополий и старались оградить их от внешней конкуренции. В некоторых городах наблюдалось даже усиление протекционистских тенденций. Так например в Антверпене маклеры и грузчики, профессии которых были легко доступны всем в достославные годы XVI в., объединились, как только порт пришел в упадок, в привилегированные организации [1072] . Разумеется, каждый город заботился лишь об интересах своих граждан. Местные власти неспособны были понять, что общее благосостояние народа неминуемо должно было оказывать влияние на благосостояние каждого из его членов. Узколобые консерваторы, они видели единственное спасение в установленном порядке, внушали себе, что «всякое новшество всегда ненавистно» [1073] , что оно может служить в ущерб общему благу лишь для обогащения некоторых отдельных лиц, и упорно держались за устаревший протекционизм. Их идеалом было сохранение того класса независимых ремесленников, на котором покоилось некогда могущество средневековых городов. Но они не могли или не хотели видеть, что их поведение было в конечном счете во вред городскому населению. Действительно, в результате этого в местных отраслях промышленности несколько десятков ремесленников-мастеров брали по своему усмотрению непомерные цены со всей массы городских потребителей благодаря монополии, которой они пользовались; наоборот, в отраслях промышленности, работавших на вывоз, занятые в них ремесленники, несмотря на препятствия, чинившиеся свободе производства, влачили самое жалкое существование, так. как они не в состоянии были избавиться от власти купца, «который распоряжается, закупает товары и заключает сделки» [1074] .
1072
Е. Dilis, Les courtiers anversois sous l'Ancien R'egime, «Annales de l'Acad'emie d'arch'eologie de Belgique», 1910, p. 334 etc.
1073
Слова гентского городского управления, обращенные к тайному совету, направившему ему на рассмотрение в 1637 г. проект организации общественных перевозок пассажиров и товарных грузов. F. de Potter, Petit Cartulaire de Gand, p. 222.
1074
М. Vanhaeck, Histoire de la sayetterie `a Lille, t. I, Lille 1910, p. 110.
Впрочем, корпоративный дух совершенно исчез у цехов, столь заботливо охранявшихся городскими властями. Хотя они и продолжали из чувства чести и из преданности старинным традициям иметь для каждого цеха свой «дом» и особую часовню в какой-нибудь церкви, но у них нельзя было встретить уже больше тех чувств товарищества и солидарности, которые составляли их силу в средние века. Между мастерами и подмастерьями произошло резкое и окончательное размежевание. Первые, сделавшись фактически наследственными по своему положению, полностью захватили в свои руки руководство цехами, подмастерья же составляли класс наемных рабочих, правда, до некоторой степени слабо защищенных от конкуренции иностранных рабочих, но строго подчиненных власти мастеров, у которых они работали. В действительности они не пользовались больше никакими правами в цеховой организации, выступавшей по отношению к ним в роли союза работодателей. Они не только не принимали никакого участия в заседаниях цеха, но не получали ничего из остатков прежних благотворительных учреждений, выгодами которых пользовались лишь мастера и их ученики [1075] . Обучение должны были проходить только будущие мастера; связанные с этим расходы делали его недоступным для простых рабочих. Последние, почти всегда работая в мастерских с детства [1076] , получали просто свою выучку на практике. Их роль сведена была к роли простых орудий труда, и общественные власти помогали мастерам-ремесленникам устранять всякие совместные выступления и всякое единение между отдельными подмастерьями. Стачка считалась преступлением, и если рабочим удавалось где-либо создать союз подмастерьев, то это происходило без ведома властен и в окружении глубокой тайны, придававшей их объединению характер тайного общества [1077] .
1075
Ibid., 1. I, p. 189.
1076
Нередко можно было встретить работающих 6-летних детей. «Bulletin d''etudes de la province de Cambrai», 1910, p. 276; cp. Vanhaeck, op. cit. b I, p. 40.
1077
G. des Marez, Le compagnonnage des chapeliers bruxellois, Bruxelles, 1909.
Таким образом цеховой строй выгоден был только меньшинству мелких хозяйчиков, которым он приносил в жертву как интересы массы потребителей, так и рабочего класса. Защита, которой пользовались эти привилегированные люди, лишь усиливала их дух исключительности. Между различными цехами велись нескончаемые споры о значении и размерах их взаимных привилегий, так что необходимо было постоянное вмешательство городских властей для примирения их путем «соглашений» и «компромиссов». Дело доходило иногда до того, что заинтересованные стороны отказывались признавать распоряжения властей, и тогда был только один способ заставить их повиноваться, а именно та угроза, к которой вынуждены были, например, прибегнуть брюссельские эшевены в 1647 г. по отношению к пивоварам, объявив, что они разрешат всякому свободно заниматься данной профессией [1078] . Подобные способы в достаточной мере доказывали всю непрочность строя, державшегося лишь благодаря привилегиям, и тем не менее власть традиции была так сильна, что даже само центральное правительство неукоснительно выступало в ее пользу. Конечно, оно делало это не с целью усиления ее, но во всяком случае оно не решалось отнять у цехов преимуществ, которые они считали своими благоприобретенными правами. Как ни велики были для общественного блага невыгоды, вытекавшие отсюда, но правительство все же признало Гент ссыпным пунктом для зерна [1079] , а в 1590 г. опять сделало Брюгге складочным местом для шерсти, заставив таким образом занимавшиеся производством сукон районы южной Франдрии обеспечивать себя сырьем ценой ненужных и дорогих накладных расходов по перевозке [1080] . Оно утверждало также патенты многих цехов. При случае оно запрещало в интересах цехов применение механических процессов, невыгодных для ручного труда. В 1664 г. оно запретило по просьбе позументщиков Брюсселя, Антверпена и Гента применение новых ткацких станков, благодаря которым один рабочий мог выполнять в день работу 16 человек [1081] .
1078
Benne et Wauters, Histoire de Bruxelles, t. II, p. 65.
1079
G. Bigwood, Gand et la circulation des grains en Flandre, «Viorloljahrschrift fur Social- und Wirtschaftsgeschichte», 1906, p. 457.
1080
Gilliodts Van Severen, Cartulaire du consulat d'Espagne, p. 535, 550, О последствиях см. его же Cartulaire de l'Estaple de Bruges, t. III, Bruges 1905, p. 581.
1081
«Placeaeten van Brabant», t. IV, S. 146.