Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы
Шрифт:
Когда поблизости не оказалось ни одного «иерусалимского» негра, хотя чужие матросы обступили нас довольно плотно, Августа проговорила:
— Джонатан, что ты наделал? Это безумие!
Я кивнул головой на толпящихся вокруг чужих ухмыляющихся ражих парней.
— Глупости, — сказала она, — они ни слова не понимают по-английски.
И заглянув в лицо тому, кто стоял всех ближе, — невысокому смугловатому мужичку с носом, похожим на луковицу, и добрыми карими глазами, — она медленно и раздельно произнесла:
— Вы говорите по-английски?
Он еще шире заулыбался, закивал и ответил какую-то тарабарщину. Тот же вопрос она предложила еще нескольким матросам. Было очевидно, что мы можем говорить среди них
— Ну, а ты-то сама? — торопливо зашептал я. — Пойти на такой риск…
— Не спрашивай меня, Джонатан! Уверяю тебя, у меня были на то причины.
И ее пальцы в рукавицах сдавили мне локоть.
Очевидно, она говорила правду. Глаза ее сияли азартом, внушая мне тревогу и уверенность в том, что никакие мои уговоры нисколько на нее не подействуют.
— Раз уж мы здесь затем, чтобы подглядывать, давай займемся делом, — сказал я.
Она одарила меня ослепительной улыбкой и снова сжала мне локоть — благодарно и восторженно. С преувеличенно вежливыми поклонами мы выбрались из толпы окружавших нас матросов и вдоль борта прошли на ют, куда удалились для беседы два капитана. Но с десяток матросов последовало за нами, бессмысленно улыбаясь и словно бы не теряя надежды, что мы еще найдем с ними общий язык. У трапа на капитанский мостик я в нерешительности замешкался. Старший помощник их капитана (а может быть, другой офицер, знаков различия на них не было) стоял у входа в капитанскую каюту словно на часах, хотя, как видно, относился к своей роли не слишком серьезно: вокруг собралось немало закутанных в меха моряков, они теснились, норовили заглянуть в окна, в дверь. Августа смело поднялась по трапу. Часовой смотрел на нее невидящим взглядом. Тогда и я стал подниматься вслед за ней. Достаточно взглянуть на ее бедра, подумал я, двигаясь позади нее, и любой мужчина сразу поймет, что это не матрос. Впрочем, вздумай старый Заупокой пристальнее взглянуть на мой косой левый глаз…
От страха за нее и за себя у меня кружилась голова, но делать было нечего. За нами по трапу, не переставая улыбаться, робко поднялись два их матроса. Но даже когда мы потеснили какого-то человека с черной кожаной нашлепкой на одном глазу и острыми красными ушами и заглянули прямо в окно капитанской каюты, тот, кто был на часах, не спохватился.
Внутри собралось довольно много народу, почти никого из них мы раньше не видели — все в меховых шубах (некоторые еще и с серьгой в ухе, а у одного был попугай, отчего, признаюсь, мне стало уж вовсе не по себе). Они стояли все больше спиной к нам. А посредине, за столом, прямо супротив их капитана, сидел Заупокой, разодетый в пух и прах, а подле, как всегда, — слепой Иеремия. В одном Билли Мур мне солгал. Заупокой говорил только по-английски, а их капитан только на своем родном заморском наречии. Но при этом оба разглагольствовали с большим одушевлением, капитан Заупокой неистово дымил трубкой и пропускал по стаканчику виски между залпами словоизвержения, а тот капитан посмеивался как-то гулко, не по-нашему, подливал в стаканы и то и дело недоуменно поглядывал на Иеремию. Тот сидел подле нашего капитана, улыбался, словно в глубоком трансе, и не слышал ни единого слова, даже когда к нему прямо обращались.
— Есть Господь Бог в небесах, — вещал капитан Заупокой, подняв три пальца в белой перчатке. — Наше спасение видно невооруженным глазом, как мне виден нос на вашем лице. Свидетельствую об этом. Вся вселенная одно огромное чудо.
Тот капитан горячо закивал в знак согласия, хотя, по-моему, отнюдь не представлял себе, с чем соглашается.
Заупокой, качнувшись, поднялся на ноги, прошел несколько шагов — до этого я почти не видел, чтобы он ходил без поддержки слепца, — потом вернулся на место, все время разглагольствуя о божией святости и власти и изрыгая дым, словно Везувий, постоял и сел. Я чувствовал,
— Смерти не существует, — рассуждал меж тем капитан Заупокой. — Я говорю не о таком вздоре, как воскресение на небесах. Отнюдь. Я утверждаю, что эта каюта до верхнего транца набита теми, кто отошел в мир иной. Вот слушайте! — Величаво, как преподобный Дункель, толкующий о Любви, он воздел перст к потолку. — Дух Илии Брауна! — позвал он. — Говори с нами!
Все замерли, глядя в ту точку, куда указывал палец Заупокоя, и вдруг с потолка прозвучал стон, исполненный бесконечной, невыразимой муки. Тогда капитан перевел взгляд и указующий перст на переборку.
— Дух Хайрема Биллингса, если слышишь меня, отзовись!
И снова раздался стон, на этот раз от переборки. Все вокруг меня только рты поразевали. Я покосился на Августу. Она стояла сияющая, с широко раскрытыми глазами, будто новообращенная грешница. А капитан Заупокой говорил:
— Вот видите! Мы находимся в районе Невидимых островов. Иеремия, подай сюда лоции.
Слепец замигал, словно пробуждаясь от транса, и вынул из кармана свернутую в трубку карту. Те, кто были в капитанской каюте, столпились у стола; их капитан поднялся на ноги и низко склонился над столешницей. Иеремия раскатывал карту, и в это время рослый пышноусый матрос рядом со мной тронул меня за плечо и зашептал по-английски: «Это не настоящий капитан, капитана нет в живых. Этот, что здесь всем заправляет…» Тут лицо его исказилось, и он, давясь, упал к моим ногам. Августа, стоявшая от него по другую сторону, вскрикнула, и одновременно с нею я тоже заметил струйку крови. В горло матроса по самую рукоять черненого витого серебра был всажен маленький кинжал. Я сразу подумал на толстяка с черной повязкой и заостренными красными ушами, который стоял у меня за спиной. И что было силы заорал:
— Измена! Пираты!
Один из тех, что столпились в каюте у стола — могучий детина, — обернулся, и я узнал в нем старого знакомца — пирата Благочестивого Джона.
— Измена! — попытался я крикнуть снова, но на нас со всех сторон набросились с воплями матросы, точно стая диких павианов.
Здесь бы истории Джонатана Апчерча и конец пришел, но неожиданно произошла очень странная вещь. Слепец Иеремия раскинул руки, нащупал и обхватил могучую грудь Благочестивого Джона и зашептал что-то прямо в волосатое ухо; Благочестивый Джон закачался, затряс головой, захлопал глазами, как ошарашенный черт, уставившись на капитана Заупокоя. А потом крикнул! «Нет злого умысла! — и покосился на Иеремию. — Нет злого умысла! Отпустите их!»
Иеремия наклонился над капитаном Заупокоем — тот сидел и попыхивал трубкой, словно наблюдал подобные сцены тысячу раз в жизни, — помог ему подняться, они вдвоем вышли из каюты, и дьяволы, державшие меня и Августу, опустили руки по швам, точно кроткие овечки. Словно заговоренные, мы прошли к своей шлюпке, уселись на места и через двадцать минут уже стояли целые и невредимые на палубе «Иерусалима». Августа делала вид, будто озадачена ничуть не меньше моего, однако я отлично знал, что в хитрой ее головке есть немало такого, что недоступно постороннему взгляду. Не дав ей ускользнуть, я поймал ее за руку и прямо сказал:
— Открой мне тайну, Августа. С меня довольно! Говори правду!
При этом я добивался от нее не признания — очевидного и малоинтересного — в том, что сумка на плече капитана предназначена для сбора пожертвований.
— Какую тайну, Джонатан? — У нее задрожали губы. Но я не отпускал ее руку; в голове у меня мелькнула мысль, что черный, пробочный цвет ее кожи кажется не менее естественным, чем прежний белый. Я еще сильнее сдавил ей локоть.
— Открой тайну!
Поблизости стоял Билли Мур и смотрел на нас.