Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы
Шрифт:
Слушатели упорно молчали. Только позвякивали ложечки в стаканах.
Отец стал конкретизировать свои мысли. Стратегическую авиацию, он считал, следует свести к минимуму. Новых самолетов не делать, не тратить деньги. Ведь все их задачи решаются баллистическими ракетами. Борьба с авиацией противника тоже, по мнению отца, становилась уделом ракет. С ними не смогут соревноваться ни самолеты-перехватчики, ни зенитные пушки.
Дальнобойную артиллерию с ее неповоротливыми, тяжелыми орудиями, способными без замены стволов производить не более десятка выстрелов, не стоило и рассматривать. И тут ракеты вне конкуренции. Незаменимыми оставались только фронтовые бомбардировщики и истребители-бомбардировщики.
Чем больше говорил отец, тем громче сопел уставившийся в стол Малиновский. По окончанию затянувшегося монолога отцу никто не возразил, но никто его и не поддержал. Отец почувствовал тягостность повисшей над столом тишины и добавил: «Конечно, все нужно обдумать, как следует посчитать, а уж тогда принимать решения».
На том и разошлись.
Когда отец стал проводить свои идеи в жизнь, он натолкнулся на глухое сопротивление. Сплотились еще вчера раздираемые противоречиями авиационники всех рангов: от ученых и конструкторов до генералов и строевых офицеров. Вторили им артиллеристы. Не оставались в стороне и моряки. В чем только не обвиняли отца: и в безграмотности, и в недальновидности, и в преступном разгроме армии, обезоруживании перед лицом врага. Все эти разговоры велись по углам, в открытую с ним не спорили. До поры до времени. Отец знал об этих настроениях, но держался стойко. По его мнению, дай военным волю — они все государство по миру пустят, а в конце концов заявят: «И этого все равно мало».
«Ошибки» отца в части недооценки роли авиации, артиллерии, надводного флота, танков и много другого начали исправлять сразу после 1964 года, после его отстранения от власти. Теперь у нас стало всего вдоволь, появились даже авианосцы.
На полигоне отца практически уговорили возобновить ядерные испытания. На его августовский призыв ответа из Вашингтона и Лондона так и не последовало. Здесь же ему продемонстрировали новые самолеты, ракеты, оставшиеся без главного — без боевых зарядов, без бомб.
Отец сдался. Однако он потребовал провести ограниченное количество взрывов, испытывать только то, без чего невозможно обойтись. И… он хотел дождаться 31 октября. В глубине души у него теплилась надежда, вдруг Запад одумается. Если ответа не последует, что ж, значит, не судьба.
В ожидании ответа отец сделал следующий шаг. К тому времени число американских взрывов достигло сорока. Чтобы не связывать себя, он выбрал форму заявления ТАСС. Во всем мире знают, что заявления ТАСС писались в Кремле. Соответственно к ним и относились. ТАСС пригрозил: «СССР не может допустить ущерба безопасности своей страны и в случае неполучения ответа вынужден будет возобновить испытания». Он снова ждет реакции. А в ведомствах вовсю развернулась подготовка к испытаниям. Оставалась только санкция верхов.
Наконец американцы завершили свою серию взрывов. К концу октября их накопилось около полусотни. Отец получил послания от президента Соединенных Шатов Америки и премьер-министра Великобритании. В них предлагалось прервать испытания на год, а затем вернуться к обсуждению этого вопроса.
— Они нас за дураков держат, — так кратко комментировал послание отец.
Успокоившись, он пояснил, что, по мнению специалистов, год — оптимальный перерыв между двумя сериями испытаний. Столько времени требуется на обработку замеров, осмысление полученных результатов, доработку конструкций. Таким образом, через год Запад продвинется еще на шаг вперед, а мы останемся на старом месте. Конечно, им выгодно такое решение.
Моя реакция оставалась прежней. Я осторожно заметил, что в ответ на столь очевидный обман нам стоит провести свои испытания и переговоры начать на равных.
Отец только покачал головой.
Вскоре
Взрывы прошли удачно. Р-12 получила боеголовку мощностью около одной мегатонны. Колоссальная величина по тем временам. Нас тоже ожидали приятные вести: эквивалент боезаряда П-5 увеличился более чем втрое, с двухсот до шестисот пятидесяти килотонн.
Что испытывали еще, я сказать не могу. Я знал далеко не все. Испытания заняли чуть больше месяца. Затем снова установилась тишина. Взрывов ни мы, ни американцы не производили, но и переговоры об их запрещении шли вяло. Конца этому не предвиделось. Отец нервничал: раз не удается договориться, значит, там, за океаном, держат камень за пазухой, выжидают удобный момент, готовятся. Атомщики не прекращали ни на день работу и у нас. А раз так, то и испытания не могли не возобновиться. Вот только чьи нервы сдадут первыми?
Осенью 1958 года залихорадило в Германии. Политическая температура то поднималась, то чуть падала. Отец все пытался увязать несовместимое: мирный договор с единой Германией с существованием двух германских государств — капиталистической ФРГ на западе и строящей социализм ГДР на востоке.
И все это в условиях осажденной крепости, которую, стоит только зазеваться, могут атаковать враги. Несмотря на все призывы к миру и дружбе, ощущение угрозы не проходило ни в Кремле, ни в народе. Социалистический лагерь, осажденный лагерь, военный лагерь — вот терминология тех лет. Отсюда, как залог безопасности, — крепкие границы, исключающие проникновение в наше расположение как враждебных сил, так и лазутчиков, стремящихся выведать наши секреты.
Отец добился мирного сосуществования. Новый политический термин знаменовал собой первый шаг — предложение не рассчитывать на войну как на единственное средство решения межгосударственных проблем. И не более.
Мы держали оборону монолитным социалистическим лагерем. С недавних пор в него вступила ГДР, наследница нашей доли, полученной в результате раздела поверженной фашистской Германии. Ни канцлер Западной Германии Аденауэр, ни американские президенты не желали признавать существование Германской Демократической Республики как независимого государства — союзника СССР. В их понимании право на жизнь имела только одна Германия — Западная, их союзник, а на востоке — это так, территория, и управляет ей не правительство, а режим Ульбрихта. Раньше или позже ему придет конец. Отец с этим согласиться не мог и не хотел, он требовал не только констатации равенства СССР и США, но и уважительного, равноправного отношения к нашим союзникам, в том числе к их границам. И тут нашла коса на камень: разделительную линию между двумя Германиями американцы считали демаркационной, пересекая ее, они не возражали против предъявления документов, но только советским пограничникам, восточных немцев они не замечали в упор.
Отец настаивал, предупреждал, что он, как только заключит мирный договор с ГДР, тут же передаст ей контроль над границей. США угрожали в этом случае применить силу.
Наиболее выпукло эти несуразицы проявлялись в Берлине — там разделительная полоса пролегала по улицам города, через нее свободно курсировали поезда метро и электрички. Перешел на противоположный тротуар, а дальше можно беспрепятственно разгуливать по всей территории ГДР. Раздолье для разведок и политических провокаторов. Так рассуждал отец, и так до отца рассуждал Сталин. Будем объективны, так же думали и на Западе.