Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы
Шрифт:
Мне все время сверлила мозг эта мысль. Я все больше и больше убеждался, что мы будем выглядеть несолидно. Нам преподнесли такую пилюлю перед самым совещанием, а мы делаем вид, что ничего не понимаем, идем на это совещание, как будто ничего не произошло. Совещание будет сорвано, и эти державы, безусловно, постараются свалить ответственность на нашу делегацию, на нашу страну. Мы, собственно, потерпевшая сторона, нанесено оскорбление нашему достоинству, а мы идем на это совещание.
У меня созрела мысль, что надо пересмотреть направленность наших документов, особенно первого — декларации, с которой мы должны были выступить при открытии совещания.
Я продиктовал свои соображения. Андрей Андреевич со своим мидовским штатом засел за обработку документов. Все нужно было пересмотреть, как говорится, на сто восемьдесят градусов. Мы создали новый документ… но этот документ не рассматривался в руководстве партии и правительства.
Мы быстро получили полное одобрение нашей новой позиции. Таким образом, выехали мы с документами, имевшими одну направленность, а когда приземлились в Париже, их направленность была уже другая. Я считаю, что это было совершенно правильное изменение нашей позиции».
Одновременно решили отменить назначенный на тот же день вылет в Соединенные Штаты делегации советских Военно-воздушных сил во главе с главнокомандующим маршалом Вершининым.
Сделав первый шаг, отец не мог и не хотел остановиться.
«Когда мы приехали в Париж, я подумал: "Ну, хорошо, мы сделаем такое заявление, а президент не извинится и не откажется от полетов. Он уже сделал в Вашингтоне заявление, что они будут продолжать разведывательные полеты. Ну и что же?"».
Изменившаяся позиция отца не могла не повлечь за собой и поворота в отношении визита Эйзенхауэра в Москву, который как бы являлся продолжением совещания в верхах. О визите отец вспомнил не сразу, уже в Париже: «В таких условиях, естественно, он (Эйзенхауэр) к нам приехать не может, а мы не можем его терпеть. Как же мы будет приветствовать его на нашей территории?… Это нетерпимое положение! Это оскорбительно! Это унижает страну!..
У меня возникла мысль, что надо включить в декларацию, которую мы собираемся зачитать на первом заседании, пункт о том, что если не будет извинения, то мы отзываем свое приглашение президенту посетить нашу страну.
Все согласились. Мы быстро и эту дополнительную позицию послали в Москву на согласование. Сейчас же мы получили положительный ответ. Таким образом, у нас уже были подготовлены все документы, а мы были напичканы аргументами взрывного характера. К нам, как говорится, нельзя было притронуться, тут же проскакивала искра…»
Отец не подозревал в те дни и не узнал до конца жизни, что личный самолет президента, на котором тот намеревался путешествовать по нашей стране, превратили в разведчик, нашпигованный специальной аппаратурой. Знай это отец, проскочила бы не искра, разразилась бы настоящая буря с молниями и далеко разносящимся громом.
В Париже отец сделал еще одну попытку встретиться с президентом до начала совещания. В качестве посредника он выбрал Гарольда Макмиллана. После общения в Москве зимой прошлого года он пришел к заключению, что премьер-министр Великобритании наиболее трезво оценивает
Если бы встреча двух мировых лидеров состоялась, то многое в мире могло сложиться совсем иначе.
Когда отец окончательно удостоверился, что Эйзенхауэр не сделает шага навстречу, он переменился. Теперь и отец не собирался договариваться, он решил расплатиться той же монетой. «В первый день, — вспоминает отец, — я зачитал декларацию. Именно зачитал, потому что в таких случаях изложение недопустимо. При вольном изложении могут появиться какие-то лишние слова, не такое построение фразы. Все это будет зафиксировано, и потом уже будет трудно исправить… Появится возможность иного толкования в пользу наших противников. Поэтому я зачитал декларацию и сел.
Произошло какое-то замешательство. Особенно после фразы, в которой было заявлено, что мы отзываем свое приглашение, если не будет извинения со стороны Соединенных Штатов Америки, что президент не может быть нашим гостем после того, что он допустил в отношении нашей страны.
Эйзенхауэр со своей делегацией поднялись, и мы разошлись… Наша декларация сыграла роль бомбы, которая разметала всех… круглый стол, который должен был нас объединить, рассыпался в пух и прах».
Собственно, на этом совещание и закончилось. Отец сжег последние мосты. Лидеры обеих сверхдержав уперлись: один требовал извинений, другой отказывался их принести.
Де Голль и Макмиллан приложили немалые усилия к примирению сторон. В разговоре с отцом де Голль в сердцах заметил, что запущенный 15 мая новый советский спутник за эти дни восемнадцать раз пролетел над Францией. Кто знает, может быть, он тоже ведет фотографирование? Отец энергично открестился, мы такими делами не занимаемся. Слова де Голля солью посыпали его свежие раны, американцы недавно заявили, что намереваются в ближайшее время запустить разведывательные спутники. С их помощью они смогут сфотографировать любой район земного шара. После уничтожения У-2 отцу особенно хотелось воспрепятствовать и этому. Но как?… Недавний разговор с Челомеем не оставлял на то никаких надежд, по крайней мере в ближайшие годы.
…Спасти положение не удалось. Через два дня, после безуспешной попытки открыть совещание, делегации разъехались по домам. Отец по пути в Москву остановился в Берлине. Затихший было германский вопрос вновь вспухал, грозил разрастись в серьезный кризис.
Дело У-2 оказало серьезное влияние не только на обстановку вокруг Берлина. Рокот моторов У-2 и грохот взрыва советской зенитной ракеты отдадутся и жесткостью позиции отца в Вене в 1961 году, во многом они предопределят тактику его поведения во время постановки советских ракет на Кубе.
В сердце отца зарубки остались навсегда. Обман со стороны его «друга» генерала Эйзенхауэра, с которым они еще недавно, казалось, начали понимать друг друга, гуляя по дорожкам Кэмп-Дэвида, согласились, что на свете нет ничего страшнее войны, поразил отца в самое сердце. Он не простил У-2 ни президенту Эйзенхауэру, ни человеку Эйзенхауэру.
И в будущем, ведя переговоры с новым президентом или принимая американского посла, отец никогда не позволял себе забыть ни на секунду, что перед ним не просто человек, стремящийся выжить на этой земле, а вероломный, непримиримый враг, способный на все. Только после Карибского кризиса он, поверив Джону Кеннеди, немного отойдет.