Никита Никуда

Грим

– Мне было б спокойнее, если б люди были во вселенной одни. Это значило бы, что у нее - Вселенной - вся надежда только на нас, - сказал доктор.
– Бессмертие имеет смысл при условии, если вселенная имеет смысл. Бессмертие имеет смысл при условии бессмертия Вселенной как среды обитания, которая, действительно, может быть уже занята. Так что надо и торопиться.

– Жизнь должна иметь запасной выход. С продлением жизни лет до двухсот возрастет и число самоубийств, - сказал Смирнов.
– Вот сколько, скажите, себя, постылого, может вытерпеть этот матрос? Если

б вы вынудили его жить вечно?

– Я погожу, покуда появится право выбора, - сказал матрос.
– А потом уж определюсь, что мне больше подходит: протяженный прожиточный срок, или вечное существование в посмертной праздности, где блаженство по всем статьям: сексуальное, гастрономическое, интеллектуальное, причем все сразу.

– Человек должен умирать только тогда, когда сам захочет, когда сочтет свою земную задачу выполненной, когда дальнейшее существование лишено для него и для жизни всякого смысла, - сказал доктор.
– Или когда жить нет больше сил. Мало кто способен вынести бессмертие, но каждый должен иметь на него шанс. Только это дает ему возможность все степени свободы испытать. Природа - царство необходимости. А потом, вы говорили о непрерывном изменении. Это и помешает ему себе опостылеть. Все время меняться, в то же время оставаясь собой.

– А с репродуктивностью как быть? А одна пара может запрудить весь космос, - сказала Изольда.
– Можно навоскрешать либо клонировать несколько Я. Одному Богу известно, к чему это может привести.

– Одному известно - другому нет. Та воля к жизни, та борьба за выживание, за существование, за продление рода, что была присуща людям прошлого, нынче угасла. Нынешний человек склонен избегать великих забот. Он потребитель, а не творец - во всех смыслах. Можно предположить, что воля к жизни есть некая постоянная для всего человечества, и чем нас больше, тем меньше этой воли приходится каждому. Дай бог хоть какую-то сохранить. А вы - репродуктивность.

– И все же я не уверена, что это нравственно.

– Ну, во-первых, вам мне это надо еще доказать. А во-вторых, положа руку на сердце, выбирая между нравственностью и бессмертием, лично вы бы что предпочли?

– Вы же были там, - сказал Антон.
– И о том, есть ли что-либо за гранью, осведомлены. Общались с умершими, и что они: о воскрешении вопиют? Не вопиют? Вопиют, но не все?

– Я ж вам говорю: существует ментальный уровень. Этот ментальный присущ только живым. Трупы - в своей метрополии, мы, условно усопшие - в своей. Мертвых к общенью привлечь не удалось.

– Знаете, что не даст человеку жить вечно? Любопытство. Интересно ему: что - там?
– сказал Антон.

– От любопытства кошка сдохла, - резюмировала Изольда.
– Так говорил мой английский антрепренер. И мы умрем.

Колея становилась все менее отчетлива, а вскоре и совсем скрылась в траве, как только пересекла просеку.

Тени росли в длину, пока не слились с тьмою. Солнце село. День отошел в тень. Антон включил ближний свет. При свете фар тьма, остававшаяся вне пучка света, казалась еще гуще. Злые духи, радуясь приходу

ночи, вылезли из своих щелей. Ночь-злодейка выпустила своих чад.

Еще метров пятьсот автомобилю удавалось лавировать меж стволов, которые выныривали из тьмы внезапно.

– Ку... Куда?
– вскричал матрос, хватаясь за руль, хотя Антон вполне владел ситуацией, и поваленный ствол, пересекший путь, увидел секундами раньше.

Менее везучий возничий вонзился б в сосну, но Антону удалось ее обогнуть, одолев матроса, но поймав, тем не менее, пень.

– Плохо, когда двое за рулем, - сказал Антон.

– Это Вовка наехал на пень, с матроса спрос, - сказала Изольда.

Один за другим пассажиры выбрались, дыша глубоко, обогащаясь кислородом.

– Кардан покоробило, - предположил матрос, заглядывая под днище.
– Так что текущий крутящий момент равен нулю.

– Дорога все равно кончилась. Ночь ко всему прочему. Будем устраиваться на ночлег, - сказал Антон.

Бормотал бор. Ветер шарил в кустах, гулял меж осин и сосен. Слева взошла звезда, стала блистать. Справа высился холм. Прямо, в пределах досягаемости света фар, угадывалось пустое пространство: поляна, видимо. За ней продолжался лес, но чувствовалось присутствие каких-то вод, болота, наверное, отмеченного на портянке незамкнутой извилистой линией.

Поваленный ствол с комля стал уже подгнивать. Прямо над ним стояла сосна, без ужаса глядя на труп дерева, с которым (ужасом) глядим на людские трупы мы. И даже осина, трепещущая по любому поводу, взирала на тление с полным спокойствием.

Немного спустя воспылал костер. Пламя жадно накинулось на сухие сучья, утоляя голод древесиной.

Матрос разложил у костра продукты, в том числе консервированных кур, заметив при этом:

– Консервирование продуктов - это особый род их испорченности, при котором с оглядкой, но все же можно их есть. Дать тебе, Кюхля, по старой дружбе пожрать?

– Мне уже в горло не лезет эта надоедливая еда. Нет ли чего, кроме кур?

Антон подбросил в костер сучьев. Оживился, приняв приношенье, древоядный огонь.

– Вот так и Россия, господа. Или, если хотите, товарищи, - сказал матрос.
– Только ее растормоши, пламя раздуй, да дровишки подкидывай. Как воспрянет, да ударит во все свои колокола и 'Калашниковы'. Да раскинемся Россией по всей земле, левой пятой - за Тихий, правой - за Атлантический, подмяв под крестцы Евразию.

– Симпатичная геополитика, - сказала Изольда.
– Я радуюсь за вас, матрос. И ты радуйся, Русь. Умнеем не по дням, а по морякам.

– А главное - сможем вызволить трудящихся и матросов из их иг. Вдарим молотом по молоху капитализма. Вставим этому капитализму клизму.

– Если только 'Аврора' протиснется, - сказал поручик.

– И что б ты делал со всей землей?
– спросила Изольда.

– Я? Да на кой мне она. Крестьянам бы отдал.

– Ты сотоварищи раз уже отдал. Польшу, Финляндию. Да и Украину - вспомни похабный Брестский мир. Как Плохиш: варенье съел сам, беду разделил с народом, а Родину отдал врагу, - сказала Изольда.