Никита Никуда

Грим

– Вермутом пахнет, - принюхался к ветру Смирнов.
– В нас дремлет тяга к пасторали.

– Красивое у нас государство, - сказал матрос.
– И страна широка.

– Страна широка, да дорожки узкие, - отозвалась Изольда.

– Чего-чего, а отечества у нас вдоволь, - сказал полковник.
– Россия, единственная страна, где не тесно. Но боюсь, господа, что при нынешнем состоянии умов времени России отпущено меньше чем пространства.

– Полно вам, господа, гордиться своей территорией. Я с вами согласен, полковник, - сказал

доктор.
– Отечество - это качество, а не количество.

Помолчали. Пассивное очарование пейзажа захватило всех.

Речка выше по течению была заперта запрудой, там располагался, невидный отсюда, городской пляж. Здесь же ширина русла не превышала метров семи. Въезд на мост запрещался дорожным знаком и даже некогда был загражден жердями, но ограждение давно разобрали автотуристы, ленившиеся пускаться в объезд. Мост заскрипел под тяжестью автомобиля, дважды недовольно крякнул, но выдержал груз. Антон остановился под засохшей сосной, что стояла, как столп, метрах в десяти от берега.

– Я здесь однажды рыбу глушил.

– Как-то нас в Заполярье затерло, - сказал матрос, - в одном из ледовитых морей...

– С Львом Давыдовичем?

– С Александром Васильевичем. На 'Вайгаче'... В Арктике - самая холодная из всех смертей. Во льдах, в холодах, полярная мгла да собаки скулят - было их у нас на пару упряжек. Борей, сдувая пену с гребней...

– Так льды или гребни?

– Льды. А чуть подалее - гребни. Но пробиться к ним не могли, поскольку затерло. Этот скверный северный ветер, свистя в снастях, огорчая одних, омрачая прочих, еще больше тоски нагнал.

– Короче...

– Короче взорвали мы эти льды, и такое всплыло... Левиафан! Даже стужу в жар бросило. Мы, матросы, редко бываем робкими - море по колено и лишь при великой волне по пояс - но тут струхнули. Трусость не входит в перечень смертных грехов, но все же досадно.

– Бесстрашие, по словам Шопенгауэра - унтер-офицерская добродетель, - успокоил его доктор.
– Не всем же быть унтерами. А в мирной жизни это качество зачастую превращается в глупость.

– Эта тварь разевает пасть...

– Хотите врите, хотите нет, а верить я не обязан, - сказал Смирнов.

– Надо его чем-то убить, а нечем. Снарядом его не возьмешь, не говоря уж о винтовках и маузерах. Тогда старший сапер, как сейчас помню, Шапиро, обвязав себя динамитом, дал себя проглотить...

– Мост необходимо сжечь, - прервал мемуар полковник, все время морщившийся в течение матросской басни.
– Так всегда поступают, чтобы сбить с толку преследователей.

– Как я полагаю, - сказал Антон, который ради этого и остановил машину, - возвращаться никто не собирается. А для тех, кто все же собирается - кружной путь есть.

– Да я не против, - сказал матрос, склонный ко всяким разрушительным действиям - Но не лучше ли его гранатой взорвать?

Антон вылез, прихватив канистру с бензином. Матрос вышел за ним.

Через минуту повалил черный дым. Ветер

воздушным касанием стлал его вдоль реки.

– Нам, обожженным адом - да бояться огня? Однажды мы на Саратовском направлении...
– начал другой мемуар матрос.

– С Александром Васильевичем?

– С Львом Давыдовичем... Вагон взяли. А вагон - с мягкой рухлядью: соболя, песцы... Так эта протухшая пушнина так завоняла, что мы и не рады были, что подожгли. Пришлось передвигать фронт немного восточней.

Огонь отражался в воде, отражение сносило вниз по течению, и по правую сторону моста катилась огненная река, а по левую - водяная. Рваные крики ворон, сорванных с сухого дерева дымом, разнеслись по степи. Одна из птиц была белая.

Матрос вынул из машины маузер.

– Хвала стволу: карает все, вплоть до государственной измены. Хотя и принято считать, что наган - главный револьвер революции, я вам скажу: у револьвера эрекция совершенно не та.
– Он направил его в небо, где кружила стая, но выстрелов не последовало.
– Пистолет заряженный, но заржавелый. Артиллерия отсырела за столько лет. Возможно, ваш кольт не выдаст. Дайте его мне, док.

– У вас было вдоволь времени, чтобы заняться маузером, - сказал доктор.
– Больше, чем у меня. Вас бы хватить кулаком за жестокое обращение с оружием.

– Да у вас просто культ кулака и кольта. А еще медик. Раз уж это ружье, то позвольте выстрелить, - обратился он к Антону, имея в намерениях автомат.
– Расскажи мне, Антоха, как им воспользоваться.

Антон показал, как снять с предохранителя и перевести для стрельбы очередью.

– Но в людей нельзя, - предупредил он.

– А в собак?
– Несколько псов, увязавшихся за машиной еще в городской черте, успели преодолеть мост.

– Жизнь собачья и так коротка. Целься в небо - не промахнешься.

– Тогда по воронам. Оживим этот праздный пейзаж. А то они, согласно народным поверьям, бывает лет до трехсот живут.

Матрос направил ствол на стаю, кружившую над деревом, и выпустил длинную очередь. Свора ворон, отделавшись парой перьев, взмыла выше. Артиллерист ухватился за сердце.

– Дайте ему валидолу, чтобы дурака не валял, - сказал матрос, выглядевший не менее ошеломленным.
– Вот это бой, - похвалил он оружие.

– Патронов почти нет, - сказал Антон, забирая у него автомат.
– Побереги для стрельбы по вероятному противнику.

– А я по ком? Копрофаги, - сплюнул матрос, влезая в автомобиль, на сиденье рядом с водительским.
– Тоска в птичьем виде.

Антон посмотрел в зеркало. Мост пылал, над ним плыло облако, пепельное. А чуть поодаль - воронье. Антон тронул машину, утопил педаль. Мотор, давясь верстами, заурчал, лес в опушке из кудрявых трав стал приближаться стремительней.

– Испекла бы бабушка бублик, а не колобок, и сказки бы не было, - сказал доктор, но скорее это были мысли вслух. Результат неких его размышлений.