Никита Никуда
Шрифт:
– Двоюродным, - растерялся Антон от такого родства.
– То-то странным мне показался этот тип, - пробормотал он.
– У этого внука, а тебе - дяди, по части воображения уже туговато. Кроме сказки про белого бычка и себеподобья ничего изобразить не может.
– А я? Я - каким образом с ним в родстве?
– Может, ты по другой линии. По линии жизни. Жизнь этот Никита тоже поимел, только неправедную.
– Запутанные родственные отношения...
– Да, - согласился осел.
– Антон Ниоткуда и Никита Никуда.
– Не очень ты меня вразумил,
– Скажи лучше, кассу после побоища ты унес?
– Зачем тебе это руно золотое, ясноокий Язон?
– Значит надо. Да и тебя кормить чем-то нужно. Сено. Солома. Капустный лист.
– Приятно чувствовать себя в доле, - сказал осел.
– А еще не далее как вчера кто-то хотел меня поймать и изжарить. Знаю, не ты. Попадись мне этот едок...
– Что ж ты с ним сделаешь?
– Подам себя в собственном соку, - сказал осел, останавливаясь и орошая траву.
Что-то в траве пискнуло протестующее. Какой-то зверек метнулся под пень, застигнутый мощной струей. Антон подобрал ноги. Задние копыта осла переступили через собственные излиянья. Нет, тот с коровьим был.
– Разве в копыте дело, Пес? Копыта у меня все равно откидные, чтобы обмануть смерть. Копыта откинул, а сам улизнул.
– Кончай звать меня псом, ладно?
– разозлился Антон.
– В отличие от тебя, плешивый ишак, я никем не кажусь.
– Как знать... Я слышал, ты умер... Псы часто сопутствуют путешествующим в мире мертвых. Проводниками служат по царству тому. А так же врата ада пес стережет. Страж пекла и пепла в нем. Вот я и подумал...
– Ты лучше подумай что-нибудь более правдоподобное.
– Мать-смерть сопровождают собаки, - продолжал осел, не обратив внимания на Антоново настроение. Решив поразмяться, он вдруг пустился рысью, успевая следить нить разговора и ловить бабочек.
– А в Персии их использовали в качестве пожирателей трупов, обычай такой был. А еще: в основании мира - я тебе скажу, но по секрету, а то мир обидится - в основании мира биглавый пес пребывал. Вторая - на месте задницы. Ты понимаешь, он двумя головами жрал. А испражняться не из чего. В геометрической прогрессии возрастал. Боги - людей тогда еще не было - приносили жертвы ему. Кто славу, кто силу свою, кто пряник, кто медный таз. Когда число жертв превысило его пожирающие способности - жертвопожиратель лопнул. Так возник этот мир. Из останков этого едока.
– Это ты врешь. И наука, и религия другого мнения.
– А в конце света - тоже Пес, только Огненный. И он уже явил себя миру, сам наблюдал. Где эта собака лизнет - там место пусто становится. Еще прожорливей, чем двуглавый, а вместо помета - пепел один. Все так и сгорает внутри.
– Сказки...
– И сказки. Иван Псаревич на сером одре, мертвая Псаревна. Псы-рыцари, цари-псы, псы пенисы. Псы-пистолеты, псы-писатели, псы-сапиенсы. Все одного семейства - псовые, как пес и лис. Ладно, не бери в голову. Я, может, отчасти шучу. Просто пользуюсь случаем поговорить.
– Разговорчивый, - буркнул Антон, забыв, что сам этот шлюз открыл.
– Словно
– Осел, осел. Equus asinus. Такой же властелин своего микрокосмоса, как ты своего. Тоже откуда-то взялся с билетом на бытие, - заверил его этот осел-отшельник, переходя с рысцы на трусцу.
– Можно жить, имея пределом жизни земной небытие. И даже жить в течение этого срока счастливо, имея присущие жизни акциденции: ритм, нить. А можно и так, как если бы твоё Я вечно, и однажды начав, ты вовеки веков не кончишься. Как будто бы ты вошел в этот мир, чтобы начать мировой процесс заново. Надо иметь цель за пределами этой жизни.
– Опять ты меня морочишь...
– проворчал Антон.
– Казуист. Пустословый осел.
– Педант, - не остался в долгу четвероногий.
– Ну, а если Фихте - осел, то я готов изменить свое мнение о человечестве к лучшему. Я-то вряд ли такой комплимент приму. Знак неравенства острием не в мою сторону. Иногда я бываю прав, иногда Фихте. Но чаще я. Жизнь, Тоня - только средство к чему-то большему.
– Опять Фихте?
– Нет, другой.
– Продолжай, великий и ушастый. Может, время быстрее пройдет. Сколько уже в пути, а солнце всё на одном месте висит. Как бы время совсем не встало. Не дай Бог.
– Перефразируя одного датчанина: Бог принимает нас за дураков. Пессимисты же утверждают, что этот мир - Божья блажь, и как только блажь пройдет, то и мы кончимся. Однако, вне всякой связи с этими мненьями, плох тот раб Божий, который не хочет стать господином над Ним. Этот, попутчик твой, асклепид, воскрешающий мертвых, тоже ведь...
– Что тоже, он не договорил. Возможно, хотел и почтенного доктора обозначить ослом, но уж слишком различный вкладывали смысл оба собеседника в это слово.
– Всё зависит от веры. Либо вера твоя, как воробей, или вера твоя, как ворон. Разницу между пугливым воробышком и вороном черномудрым улавливаешь?
– Ты мне доходчивей объясни. Прояви человечность.
– Я б проявил. Да присущая этому слову овечность вызывает протест и отталкивает. А хочешь, обратно тебя отвезу? Верну тебя государству? В этот общественный институт, воспринимаемый большей частью как стойло: сыт, пьян, в несказанной гордости за свое государство, за его вниманье к тебе. Хотя это все равно, что гордиться своим стойлом, с прочими стойлами в сравненья входить - где сытнее, где вольнее, где хозяин менее крут, власть ласковей. Где отзывчивое население - в акаузальной связи с этим козлом и присущими козлу катаклизмами.
– Так пускай оно государством будет, а не козлом
– Было бы странно, а то и катастрофично для них, если б козлы отказались козлами быть.
– Пусть. Народ на своем осле сам придет к своему счастью.
– Да ну тебя, Пёс.
– Иди ты, Лис.
– Ну, вот и поговорили. Бога вспомнили. Государство похаяли. Женщин вниманием не обошли. С тех пор, как покинул стойло, так редко удается поговорить. Не с кем поделиться мыслями. Это хорошо Тоня, что ты меня нашел. Давай-ка я отдохну, а ты пока мне венок сплети.