Никита Никуда
Шрифт:
Маринка отошла от окна, и по тому, как горели ее глаза, я догадался, что планы ее изменились. Наш девичий детектив соскользнул в новый сюжет. Который сводился к следующему: поскольку отделение милиции в центре одно, шептала она, дотягиваясь до моего уха, то нам ничего б не стоило его блокировать, оставив возле дверей тикающее устройство, а самим, пока этот ментяй будет паниковать и искать пути ко спасению, взять банк.
Я ей напомнил, что банк сгорел. Но тут же выяснилось, что в городе их было около дюжины. А сигнализация тех, что были расположены в центре, выведена на пульт этого кунфуиста.
–
– Дерзай же, Романсыч. Надобно победить лень и страх, иначе нас победят обстоятельства.
Бонни и Клайд. Как в Америке. Или что там она наворожила в своем рыжем воображении. Нет, от подобных штампов увольте меня.
– Мечтай, но не обмечтайся, - сказал я.
– Не успеешь добраться до Сызрани, как тебя повяжут и всё отберут. Меня самого два раза вязали в Сызрани. Правда, извинялись и отпускали потом.
– Чи-пу-ха!
– ответственно заявила она.
– Сызрань можно как-нибудь обойти.
Сызрань, конечно, была ни при чем. Не был я никогда в Сызрани. Просто меня ее трескотня достала. И все более крепло желание поменять эту женщину на тишину. Настораживали ее планы, которые она вот-вот начнет при мне же осуществлять. И мне ничего не останется, как принять в них участие или ее арестовать - милиционер, все-таки. К тому ж я не мог ей позволить прибрать себя к рукам.
Надо было с ней расставаться немедленно. Да и устал я от нее физически. На любителя такая любовь. Сказать, мол... Что ж говорят в таких случаях? Мол, не пытайся понять, просто прости?
– Это тебе дорого обойдется, - сказала она, зловеще прищурившись, когда я об этом своем намерении ей сообщил. Эти глаза, как два ствола напротив, целили мне в лицо.
– Это мне будет стоить всего лишь жизни с тобой, - сказал я, не так, как она, зловеще, но твердо, как только мог.
Она подумала и взяла себя в руки. Не стала против разлуки со мной возражать. Чтобы избавиться от чувства вины, я даже вырвал из паспорта фотографию и подарил ей. Она приняла.
– Сам-то теперь куда, Романсыч?
– Так, есть тут одна женщина. Я обещал ее навестить.
– Знаю я эту женщину. Ханум-Хана.
– Она хорошая женщина.
– Это хорошо, что хорошая, - сказала Маринка. Мне показалось, что она подмигнула здоровым глазом - второй к этому времени немного заплыл.
– Ты прости за то, что ударил.
– И ты прости.
Мы распрощались, пес убежал за ней, я вздохнул с облегчением, и только отойдя на порядочное расстояние, вдруг обнаружил, что пистолета со мной нет, а веревочка, которым я для страховки его к себе привязал, оказалась пережжёна открытым пламенем. А имея в виду склонность Маринки баловаться со спичками, я тут же догадался, в чьих девичьих руках оказалось мое табельное оружие.
Я пометался по городу еще с полчаса, разыскивая Маринку, чтобы вернуть пистолет, но она либо от меня пряталась, либо убралась достаточно далеко.
Я шел, сомненьями колеблем. То ли вернуться на улицу Уллиса, дождаться ее в квартире и отнять пистолет. То ли отправляться к Людмиле - сегодня был, назначенный ею для встречи срок.
Бывает, что ничтожное обстоятельство в минуты выбора перевешивает чашу весов в ту или другую сторону. Таким обстоятельством оказался Бухтатый. Я завернул за угол и нос к носу столкнулся с ним. И отшатнулся, ибо лик его был истерзан.
– Что с лицом?
– спросил я.
– Ударил кто, иль самого угораздило?
– Бог наказал.
– Как?
– удивился я, ибо не очень верил в существованье богов.
– А так. Хрясь мордой о столб. Еще раз, говорит, так напьешься, совсем убью.
– Так с пьянкой, выходит, ты завязал?
– В пределах разумного.
– Был он хмур, реагировал нервно, словно его посолили, поперчили, помучили, но забыли съесть.
– Хорошо что не до смерти Он обидел тебя.
– Наказал, а не обидел, - уточнил он.
– Обиделся я сам.
Этот принц на побегушках полон был неясного для меня пыла. Но с порванной губой, словно с крючка сорвался, говорил он немногословно, с трудом. Я спросил, тем не менее:
– Как работа?
– Разбираться иду. Уволила, стерва.
– Идем, - сказал я.
– Я помогу тебе восстановиться в должности.
– Очень мне надо. Служить бы рад, повиноваться тошно. Довольно я поработал на обогащение этой женщины.
– Что ж, дело твое, - сказал я.
– Я же любил эту женщину. Поклонялся с шестнадцати лет. Зачем я в себе эту ношу, эту тушу ношу? Она ж мне в самую середку нагадила.
– Что с городом? Люди где? Почему пусто?
– спросил я, хотя уже догадывался, знал, хотя объяснил мне Кесарь, да и сам своими глазами видел в лесу.
– Крысы, - кратко объяснил Бухтатый.
Он был несловоохотлив еще и потому, что трезв. В его более для меня привычном полу или полностью пьяном состоянии глагол и алкоголь подстегивали друг друга, причудливо переплетаясь. Свободное словоблудие параллельно с ромом лилось. Порой, нетрезвый, вполне трезвые суждения изрекал.
– Были обезьяны - а теперь в крыс выродились?
– Именно. Эта казана - словно вирус в них. Словно инфекцию кто-то занес, - отрывисто говорил он.
– Есть ученые соображения, что вирус изменяет гены, и существо уже через несколько поколений мутирует. Только здесь мутация гораздо быстрее произошла.
– Может, есть против вируса антибиотик?
– Поздно. Ты видел? Новые люди уже появились, с еще более крысиными повадками, и не скрывают их.
Входя в кафе, мы нос к носу столкнулись с одним новым. Бухтатый не обратил на него внимания, а я обратил: глазки красные, злые, маленький заостренный нос, усики - все черты лица его были мелки и несколько асимметричны, словно наспех отлитые и собранные из сэкономленного сырья. Я посторонился в дверях, давая ему пройти, но он так от меня шарахнулся, что растерял всё награбленное: плитки и батончики шоколада, бутылки с напитками вывалились через дно коробки и рассыпались по асфальту. Если б я сразу сообразил, что это грабитель, то попытался б его задержать. Сворачивая за угол, он бросил и коробку, которая к тому времени оказалась уже пуста.