НикитА
Шрифт:
Черные я берегла, как зеницу ока, но сегодня надела зря.
Мерзавка Ведьмочка ничего конкретного не рассказывала, я не имела понятия, что захочется неизвестному дяде Коле.
Я была готова на все, что угодно.
Со свой драгоценной девственностью – которую в нормальных странах продают на интернетских аукционах – я рассталась давно.
Одним прекрасным летом мама устроилась судомойкой на одну турбазу и взяла меня с собой.
У мамы там случился летний роман с привратником возле шлагбаума,
Все произошло очень легко, по моей воле – в тот момент, когда мне самой захотелось.
В школе я держала себя порядочно, а развлекалась на стороне, имея компанию, не связанную по жизни.
Но секс сам по себе не представлял для меня особой ценности или бесценности: все шло под настроение.
Идя к дяде Коле, я думала, что после «А» стоит рассчитывать на «Б», ведь он платил за свои удовольствия.
Во всяком случае, я была готова, что старик попросит красиво раздеться, для того и надела самые лучшие колготки.
Но мы освободились от одежды в другой комнате, к нему вышли уже «голенькие», как выражалась Ведьмочка.
Она сыпала уменьшительными так, что меня тошнило.
Раздевшись за сценой, я подумала, как обрадовать его своим телом.
Я даже спросила Ведьму, не стоит ли мне напомадить соски или написать поперек живота неприличное слово.
Но этого не потребовалось.
На самом деле дядя Коля мне понравился.
Я ожидала увидеть какого-то вонючего, обрюзгшего и тонконогого, белопузого слюнявого старикашку, вид которого вызывает омерзение.
Однако хозяин оказался совсем другим.
Он был высоким, поджарым, собранным, и если бы не глубокие морщины на сухом лице и седые волосы, подстриженные ежиком, я могла бы принять его за человека, который старше всего лет на десять.
Впрочем, Ведьма говорила, что этот дядя какой-то бывший военный – чуть ли не генерал – и привык держать себя в порядке.
Я в это поверила.
То, что мы ходили к нему для оказания услуги, ничего не значило.
Ведь даже самый серьезный генерал оставался мужчиной и имел право на простые удовольствия.
Мне понравилось в дяде Коле абсолютно все – даже то, что он не курит.
Сигаретного дыма я не переносила.
На его этаже меня сшиб с ног запах дрянного табака, хлынувший со всех сторон.
Я подумала, что военный генерал прокурил себя насквозь, и приготовилась превозмогать тошноту за двести пятьдесят рублей.
Но от него пахло только кремом для бритья и хорошим дезодорантом.
Когда мы вышли от дяди Коли, сделав свое дело, на площадке между лифтом и мусоропроводом я увидела дегрода в дырявых трениках.
Он курил у приоткрытого окна и скидывал пепел в обожженную жестянку
«Народная» марка меня раздражала, поскольку сама себя я считала человеком и к какому-то усредненно приглаженному «народу» никогда не причисляла.
В этот момент я подумала, что на месте отставного некурящего генерала давно бы взяла этого курильщика за шкирку и вышвырнула из окна.
Головой вниз – чтобы мозги брызнули по асфальту.
Если бы кто-нибудь прочитал эти мои мысли, то ужаснулся.
Ведь мне – шестнадцатилетней девочке – положено было быть доброй, нежной, чувствительной.
Смотреть на мир широко открытыми ясными глазами, умиляться пчелкам, перелетающим с абрикоса на абрикос, и видеть все в светлых тонах.
Но сам мир смотрел на меня не светло.
Я одевалась, как шлюха, выражалась, как грузчик из супермаркета «Полушка», и вела активную половую жизнь.
То есть была современной школьницей на все сто.
4
Прежде чем идти на кухню и разогревать себе обед, я решила стереть губы.
Достав из шкафчика ватный диск, я разорвала его пополам.
Хотела бы я посмотреть на женщину, которая снимает макияж половинкой ватного диска, не имея возможности тратить целый, и при том смотреть с добром на этот мерзкий мир.
Да и диски были самыми дешевыми. Ведьма такими стала бы только протирать сапоги перед выходом из дома.
Сняв помаду, я посмотрелась в зеркало.
Наверное, я считалась красивой.
Лицо мое имело правильные черты, ни одной лишней и в то же время всего хватало.
И, несомненно, кто угодно сказал бы, что я – умная.
Свой ум я знала, училась хорошо без малейшего напряжения, хотя знала, что мне это не нужно, поскольку об институте речи не шло.
Но уж доброй меня бы не назвал даже полный дурак.
Я редко улыбалась, всегда ходила, плотно сжав губы, а мои очень темные глаза никого не пропускали внутрь.
Доброта и моя жизнь были несовместимы.
Называйся моя жизнь доброй, я бы не выбрала себе такой ник.
Назвалась бы какой-нибудь «Красотулей». Или «Белоснежкой без гномов
НикитА определяла меня полностью.
Причем не только потому, что в нем были все буквы моего имени, кроме «Я
Я ощущала себя именно НикитОй и никакой другой.
Чистым уголком половинки стерев брови, я повернулась влево-вправо, наклонила голову вверх и вниз.