Никогда не было, но вот опять. Попал
Шрифт:
Мельтешение черных пластинок продолжалось с минуту, после чего они очень быстро стали прилепляться к приборчику. Я уже хотел встать, но неожиданно передо мной появился бледно голубой экран на котором проступили три строчки неизвестных мне знаков ярко зеленого цвета. Верхняя строчка состояла из десятка разной длины групп знаков с пробелами между ними. Нижние строчки были предельно короткими. В каждой было по два разных значка. Ну что ж все более-менее ясно. Меня о чем-то спрашивают и предлагают два варианта ответа «да» или «нет». Верхняя двухсимвольная строчка стала подмигивать, нижняя тускло светилась.
— Блин! …. …. — Резкая боль буквально прострелившая позвоночник от затылка до копчика, заставила выгнутся дугой и разразится ненормативной лексикой. Впрочем, боль быстро утихла, а экранчик исчез. Я с опаской глянул на прибор, но тот был совершенно индеферентен, лежал на моем пузе, как простой камешек. Немного подождав и не дождавшись от проклятого «гаджета» очередной подлянки, взял его в и руки и сел.
— Савватеевна забирай эту хреновину и прячь. — Я протянул приборчик стоящей с ошеломленным видом знахарке. Та машинально взяла свой «ларец» и продолжала с изумлением смотреть на меня.
— Что-то не так Савватеевна? — Спросил я знахарку.
— Ты тоже это видел? — Вопросом на вопрос ответила женщина.
— Что? Это?
— Пластинки черные, что тебя облепили?
— Видел и пластинки и еще кое что. — Осторожно ответил я. — А ты что разволновалась, разве не так все происходит, когда ты «ларец» накладываешь?
— Нет, никогда такого не было.
— А те на кого накладывала, что потом рассказывали?
— Ничего не рассказывали. «Ларец» это последнее средство. Когда сама не могу справиться, тогда его пользую. Обычно уже при смерти болящие, бес сознания.
— Понятно. — Протянул я размышляя. — Знаешь что, Савватеевна, «ларчик» свой завтра на солнышко выставь, заряди. Послезавтра я приду, на тебе его испытаем. А потом сравним ощущения.
— Это что, я при тебе раздеваться должна? — Возмутилась женщина.
— А ты стесняешься что-ли? — Засмеялся я. — Не боись! Не надо раздеваться. Похоже одежка ему не помеха. Сунешь его под кофту и полежишь спокойно. Ну что? Договорились?
— Ладно будь по твоему. — Неохотно согласилась знахарка.
Через день я снова появился в хате Бабы Ходоры. Встретила она меня не слишком приветливо, но особого недовольства не выказала. Было видно, что волнуется женщина перед эксперементом, но и любопытно ей. Я не стал рассусоливать, спросил лишь:
— Зарядила приборчик, Савватеевна? — Та молча кивнула и достала из-за божнички «ларец».
— Ты Феодора Савватеевна, когда приборчик включишь, постарайся настроиться на него. И еще в конце может появиться, что-то похожее на листок бумаги с непонятными значками. Так вот верхняя длинная строчка это вопрос. То есть он как бы спрашивает у тебя: «Можно произвести над тобой какое-то действие». Внизу будет два коротеньких словечка. То, что мигает, будет означать скорее всего «да». Если не боишься, то мысленно нажми на него, а если боишься, то жми на другое слово.
— А что он хочет со мной сделать?
— Да черт его знает! Но, думаю, будет что-нибудь
Знахарка трижды перекрестилась, что-то неразборчиво прошептала, включила свой «гаджет», улеглась на лавку, сунула приборчик себе под кофту и закрыла глаза.
Я внимательно смотрел на нее, но минут десять ничего не происходило. Вдруг с приборчика стали срываться одна за другой черные пластинки. Одни стали облеплять не закрытые одеждой участки тела женщины другие спокойно проходили сквозь одежду и скрывались из вида. Все это мельтешение продолжалось не больше двух минут. Затем все пластинки очень быстро вернулись в приборчик и еще около минуты ничего не происходило. Наконец знахарка открыла глаза, достала из под кофты «ларец» и спустила с лавки ноги.
— Ну что Савватеевна! Рассказывай! — Подскочил я к ней с расспросами.
— Погоди, не мельтеши! Дай в себя приду. Воды вон лучше зачерпни.
Я метнулся к ведру с водой, зачерпнул пол ковшика и подал его женщине. Та с видимым удовольствием утолила жажду и вернула ковш мне. Поставив ковш на стол, я в нетерпении вновь обратился к знахарке.
— Не томи Савватеевна! Рассказывай!
— Ишь скорый какой. Что тебе рассказать?
— Про свои ощущения. Детские пальчики по телу топтались? Надписи появлялись?
— Топтались! Только не пальчики, ножки детские, с нежными пяточками. Правда, покалывало иногда. И надписи появлялись. Целых четыре раза.
— Четыре! У меня всего три было. И как ты на них отвечала?
— Как ты советовал, так и отвечала.
— Значит, разрешила улучшить себя? — Спросил я.
— Ну, улучшить или ухудшить, я не знаю, а на мигалку нажала.
— Больно не было?
— Нет.
— А меня, когда на последний вопрос ответил, как спицей длиннющей от затылка до задницы прокололи. Больно было жуть, но прошло быстро.
Знахарка легко поднялась с лавки, взяла со стола холстинку, упаковала в нее приборчик и спрятала на прежнее место. Потом, обернувшись ко мне, неожиданно спросила:
— Чаю хочешь? Настоящего китайского.
— Чаю? Конечно хочу. Сто лет не пил.
— Ставь самовар. Есть у меня чуток.
Пока я разжигал самовар, на полу возле открытой печи, чтобы не слишком надымить в хате, Баба Ходора вытащила из необъятного сундука расписанную под хохлому шкатулку. С полки взяла фарфоровый заварник, поставила на стол плошку с медом и руками, как и в прошлые разы, наломала хлеба. Я не удержался и спросил:
— Савватеевна, почему ты хлеб руками ломаешь? Ножом резать удобнее же.
— Что? — Удивилась знахарка. — Ты про хлеб? Бабушка с детства приучила хлеб руками ломать. Говорила грех хлеб ножом резать.
— Да почему же грех? — Удивился я.
— Нельзя тело Христово ножом тыкать. А хлеб это символ тела Христова.
— Блин, как все сложно у вас. И что будет если ножом хлеб резать?
— Неверующему ничего не будет. А верующему лучше поостеречься.
Когда вода в самоваре закипела, знахарка обдала кипятком заварник достала из шкатулки мешочек с чаем, зачерпнула деревянной ложкой чай и сыпанула его в заварник, залила кипятком и водрузила заварной чайник на самовар со словами: