Никогда не было, но вот опять. Попал
Шрифт:
— Но как же тогда это дело?
— Да вам-то что до этого давнишнего дела. Нет там никакой особой тайны. Все разъяснилось, как только удалось опросить саму Христину Павловну Зеленину. Оказалось, что два иностранца, не-то французы, не то итальянцы пытались выкупить у нее какую-то ценную старинную шкатулку, и когда она им отказала, то сговорились с «Корявым» и «Шилом» ограбить несговорчивую женщину. Видимо варнаков поманили большим кушем, раз те согласились на грабеж, но думаю, их потом просто пристрелили бы, чтобы было на кого повесить преступление. Игнат Первушин им помешал.
— Но кто же их всех
— Доктор смог. Штайнер Иван Францевич и определил.
— И от чего же они все умерли?
— А кто отчего. Игната Первушина Гунявин спицей заколол, потому и видимых следов не было. Гунявина за эту спицу «Шилом» и прозвали. «Корявого», похоже, Первушин достал батогом, он хоть и стар был, но хватки солдатской не потерял. «Шило» умер от сердечного приступа. Сердце у него вишь не выдержало. Одного иностранца удар хватил, этот как его, апоплексический. Трезвый и не выговоришь. Второй от удушья умер, спазм горла у него случился.
— Но так не бывает.
— Не бывает. Но так и было. Христина Павловна их упокоила. Она сама об этом сказала.
— И что ей поверили?
— А как ей не поверить? Очень серьезная женщина была Христина Павловна. Называла себя ведуньей. Много кого от смерти спасла, детей особенно. Доктор Иван Францевич Штайнер сильно ее уважал. Кого сам не мог излечить, к ней посылал, но она не всякого исцелить бралась.
— Что так? Денег у болящих было мало?
— Да не просила она никаких денег, сами давали, но не в руки, специальный столик стоял в прихожей туда и клали, кто сколько. Она, похоже, эти деньги на сиротские приюты отдавала. Детей исцеляла бесплатно, наоборот даже сама беднякам деньги давала на лекарство.
— И что же, не арестовали ее за убийство иностранцев?
— А не кого стало арестовывать. Умерла она через две недели после того. Старая уже была. А все бумаги по этому делу в Тобольск отправили, в Губернскую управу. Донесение мое видимо среди других бумаг затерялось, вот и осталось у нас в архиве.
— Скорее всего, так и было. Я его, когда архив в порядок приводил, из дела о воровстве коровы вынул. Да и не вспомнил бы о нем. Только вчера вот донесение принесли от Харина Иннокентия. Я для Вас Степан Ильич копию снял. Прочтите.
Евтюхов взял бумагу прищурился, вглядываясь, и насмешливо сказал:
— Ну и почерк у Вас Артемий Николаевич. С таким почерком Вы у нас карьеры не сделаете.
— Да нет, когда в гимназии учился, отлично имел по чистописанию. Это в университете нужно было за профессорами успевать записывать, вот и съехал на скоропись, а так при нужде могу и писарем служить.
Прочитав копию донесения, Евтюхов на минуту задумался, потом сказал:
— Вот значит, куда внучка Христины Павловны подевалась, а отец ее сказывал, что в Барнаул уехала. И снова — иностранцы. Даже в такой глуши разыскали. Интересно, что это за целебное снадобье за которым аж из Европы люди приперлись. Надо с Хариным покалякать. Пожалуй, приглашу его завтра в трактире посидеть, ну а вы как бы случайно туда зайдете. Харин выпить на дурняка не откажется; вот и расспросим его.
— Обязательно подойду, Степан Ильич.
На следующий день, Гурьев, придя чуть пораньше оговоренного часа, ходил вблизи трактира, высматривая
— Здравствуйте Степан Ильич. Разрешите к вам присоединится.
— Милости просим, Артемий Николаевич. Позвольте представить вам Иннокентия Силыча Харина. Иннокентий — это Гурьев Артемий Николаевич.
Харин и Гурьев чинно по приветствовали друг друга.
— Вы уже сделали заказ господа? — Спросил Гурьев. Евтюхов утвердительно кивнул:
— Любезный! — Подозвал Артемий Николаевич полового. — Мне то же, что этим господам и бутылочку коньяку. Коньяк у вас, надеюсь имеется?
— Найдем-с ваше степенство. — Склонил голову половой.
— Ну вот и чудесно. Надеюсь господа вы не против коньячка?
— Да мы уже водочки заказали.
— Ничего страшного. Коньяк лишним не будет. Любезный, несите коньяк и три рюмки, ну и закусить, что там у вас есть.
— Балычок семги имеется.
— И балычок несите.
Половой с исполнением заказа не медлил. Через минуту на столе стояли бутылка коньяка, бутылка водки и истекающая жиром семга. Артемий Николаевич разлил по рюмкам коньяк:
— За знакомство господа!
Господа чинится не стали, дружно выпили и закусили семгой. Пока закусывали, принесли исходящий паром и щедро заправленный сметаной борщ, с мозговой косточкой, выглядывающей из середины изрядной тарелки. Когда насытившись, откинулись на спинки стульев, Гурьев стал наливать по второй. Евтюхов тем временем обратился к Харину:
— Иннокентий, что-то тебя давненько видно не было. Болел или ездил куда?
— Иностранцев сопровождал по приказу господина исправника, следил, чтоб никто их не обидел.
— Ну и как? Удалось их уберечь?
Ответить Харин не успел, так как Артемий Николаевич подвинул ему полную рюмку:
— Давайте по второй господа.
Выпили по второй. Гурьев спросил:
— А что это за иностранцы, Иннокентий Силыч? И Что они у нас в Сибири забыли?
— В подорожной записано было, что они ученые из Итальянского Географического Общества, а на рожу так чистые бандиты, только одеты прилично. А сколько оружия они закупили у Свешникова! Одних револьверов три штуки, да еще ружье американское, патронов накупили, полсотни варнаков пострелять теми патронами можно. Коньяку десять бутылок с собой взяли, вина хрен знает сколько. Пока до Барнаула доехали все вылакали.
— На каком же языке, Иннокентий, ты с ними разговаривал? — Спросил урядник.
— Старшой ихний по русски говорил, хоть плоховато, но понять можно. А второй, мордатый, так тот только по своему гутарил. Серджио его звали фамилия у него какая-то неприличная не то Пизиконе, не-то еще того хуже, а старшого Луиджи звали. Так тот Луиджи всю дорогу меня расспрашивал, что и как тут у нас. Ну я ему и рассказал! После моих рассказов этот Пизиконе с ружьем не расставался.
— Попугал, значит иностранцев. — Засмеялся Евтюхов и обратясь к Гурьеву сказал: — Артемий Николаевич плесните еще по одной.