Никогда не забудем
Шрифт:
— Подозрительный он, — сказал дядя Алексей. — Доброму человеку незачем такой порою тащиться из партизанской деревни в комендатуру.
Я бросил ложку и, не дослушав, что еще говорил сосед, выбежал на улицу. Начинало темнеть. Я почти бегом направился в комендатуру. В конце деревни нагнал старика. Он был в лаптях, ноги до колен обмотаны онучами. «Тот самый, — подумал я. — Так обуваются только в Турце». Я замедлил шаг и стал следить, куда он пойдет.
Недалеко от комендатуры проходила канава и росли кусты. Я заметил, как из канавы одна за другой стали
Миновав домов восемь, остановился. Было страшновато, но желание узнать, куда они пойдут, пересилило. Ищу места, где бы можно было переиздать, чтобы пропустить их вперед и уже сзади следить за ними. На улице совсем стемнело. Шаги приближаются, рассуждать некогда. Ага, под ногами мостик. Это напротив Веремейчика. Залез под мостик, сижу, жду. Сейчас немцы пройдут надо мной.
Но что такое: голоса удаляются. Значит, возле Веремейчика немцы свернули в проулок. Я осторожно вылезаю из своего укрытия и, пригибаясь, бегу по проулку. Вдали вижу немцев. Прижимаясь к заборам, крадусь вслед за ними.
Миновав проулок, немцы вышли на дорогу, которая проходила задами. Начались сады. Я выбрал удобное место, в вишняке, и перемахнул через забор. Теперь иду почти рядом с ними, только они по дороге, а я — огородами.
Немцы дошли до участка Савича и остановились. Я притаился на огороде Макара Коляды. Часть немцев осталась на огородах Савича и Ивана Камейки, а часть двинулась дальше.
Я догадался: по дороге, которая проходит здесь, часто ездят партизаны из Турца в нашу Дукорку. Вот немцы и решили подстеречь их.
Когда засада разместилась, я через огород Ивана Шичко осторожно пробрался на улицу, перешел на другую сторону и направился домой. На улице кое-где сидела молодежь.
Всю дорогу я думал, как предупредить партизан. Бежать к ним? Но где их найдешь? Я прикидывал и так и этак. Голова гудела от мыслей. Ничего не придумал и решил посоветоваться с мамой.
Узнав про немецкую засаду, мама встревожилась не меньше меня. Мы жили у самого леса, и партизаны должны были появиться как раз с этой стороны. Мама посоветовала встретить их здесь и предупредить.
Я зашел за крайнюю хату и прислушался. Вокруг было тихо. Постоял минутку и побежал к дороге. Послушал — ничего. Вернулся на старое место. Мама стояла у ворот. Я сказал, чтобы она шла домой, а сам остался. До самого утра ходил то туда, то обратно. И все ничего не слышно. Значит, партизаны сегодня не придут. Жалко, что не удалось им удружить. Зато и немцы напрасно просидели ночь в засаде.
Назавтра пошел в деревню Чеславое повидаться с партизанами. Встретился, рассказал обо всем.
— Проследи и узнай, что там за старик, — велел мне партизанский связной.
На другой день под вечер я возился во дворе и неожиданно увидел того самого старика. Он ехал на подводе Сергея Верчука. Я выбежал на улицу. Как раз с поля возвращалась мама. Я показал ей на старика и спросил,
Возле своего дома Верчук остановился, а старик пошел дальше. Скоро он свернул в комендатуру.
Обо всем этом я рассказал брату, но следить за стариком мне уже не пришлось. Позже я узнал: партизаны подстерегли его, и он получил по заслугам.
Пришла зима. Однажды мы с младшим братиком и сестрами завтракали, а мама готовила корове пойло. Потом она помыла руки и говорит:
— Шурик, помоги отнести корове.
Я оделся, и мы вынесли дежку во двор. Прошли шагов пять и видим — идут четыре жандарма с автоматами наперевес.
— Шурик, жандармы!.. За нами… Вот когда конец, — шепнула мама.
Офицер в этот момент грозно крикнул:
— Хальт!
Бежать было некуда. Мы остановились. Подошли немцы. Офицер вылупил глаза на маму и заорал:
— Ты Фатинья Гуло?
Перепуганная мама ответила:
— Нет, пан…
Тем временем я подскакиваю к офицеру, хватаю его за рукав и говорю:
— Пан, это не она. Фатинья Гуло пошла доить корову. Пойдемте, я покажу.
Немцы двинулись следом за мной. На ходу я услышал тихий голос мамы:
— Веди к Алексею.
Захожу во двор и направляюсь к хлеву. Немцы идут за мной. Возле дверей я оборачиваюсь и показываю:
— Вот тут ее корова.
Солдаты бросились в хлев, а я только собирался дать драпака, как голос офицера остановил меня. В хлеву никого не было. Немцы выскочили оттуда злые и, подталкивая меня вперед, выбежали на улицу. На том месте, где недавно стояли мы с мамой, я увидел только дежу, над которой поднимался пар. Это успокоило меня. Значит, мама успела убежать.
Иду и думаю, как бы убежать и мне. Солдаты едва не наступают на пятки. Вдруг офицер толкнул меня во двор Ганны Камейко. Заходим в дом. Нас встречает сама хозяйка.
— Гуло здесь нет? — спрашивает у нее офицер.
Я гляжу на нее и изо всех сил моргаю, чтобы она молчала. Она, видно, не поняла меня и говорит:
— Нету, паночек… А вот ее сын. Он же должен знать, где она.
Когда я услыхал эти слова, у меня потемнело в глазах, невольно накатились слезы. Офицер, оскалив зубы, резко повернулся, ударил меня прикладом автомата в лицо и вытолкнул на улицу.
Пока шли к нам домой, меня все время пыряли автоматами в спину. Кроме трехлетней сестрички, дома никого не оказалось. Перевернув все вверх дном и ничего не найдя, немцы повели меня в хату к Николаю Людчику. Там сидело четверо женщин. Офицер подвел меня к первой и спросил:
— Матка?
Не успел я проговорить «нет», как он мне — раз! — кулаком в зубы.
— А это?
— Нет.
И снова — раз… И так четырежды.
Изо рта у меня потекла кровь. Я стал вытирать ее рукавом. Офицер велел выходить. Во дворе он еще раз двинул меня кулаком, да так, что я не удержался и полетел в снег. Другой немец поднял меня и толкнул вперед. Привели в комендатуру.