Никого над нами
Шрифт:
– Его личная печать. Это, а не "карту" он завещал мне. И сказал, что я пойму, когда она понадобится. И еще там была приписка: "Верь. Испытано на себе".
Андрей Белянин. Казачьи сказки
Сотников гарем
Было энто во времена войны великой, Балканской. В те годы государь наш, Александр Второй, султану турецкому под Варной шею мылил - народ братский, болгарский
Знамо дело, рази ж казаки наши, астраханские, при такой-то потасовке в стороне останутся, по хатам отсидятся? Вот и понесли кони рыжие степями волжскими молодцов упрямых в поход дальний. Почитай, от одного моря до другого так верхами и промчалися - со свистом да песнями, собой интересные, при шашке, при пике, ни одного растыки! Да тока не про то сказка складывается…
О войне той страшной, о храбрости казачьей, об удали русской - много чего сказано. А вот был среди войска нашего один старый сотник - от боя не бегал, при штабах не терся. За сороковник уже - наград полна грудь, да, видать, пуля и меж крестов георгиевских дырочку нашла.
Вынес его умный конь, подхватили товарищи верные, перевязали, да с тяжелой раною, по приказу атаманскому, из похода домой и отправили. Ну а для ухода медицинского, да чтоб в пути не скучно было, подарили ему казаки гарем!
Маленький такой, компактный - в три жены, у мурзы турецкого отбитый. Вроде сотнику то и без надобности, однако ж и друзей боевых отказом обидеть грешно - от души старались люди. Взял подарок. Вот о том и сказка будет…
Едет он домой в телеге новенькой, вокруг девки молоденькие, симпатичные хлопочут - брови сурьмленные, шаровары зеленые, платьица тонкие, голоса звонкие, прикрыты вуалями, но кажная с талией! То исть хоть поглядеть, а уже приятно.
Заботятся о сотнике, перевязки меняют, по пути пловом потчуют, сладости восточные в рот суют, танцами чудными, с пузом голым, развлекают - плохо ли?! Вот и попривык казак, расслабился, важным мужчиной себя почувствовал.
Да тока рано ли поздно ли, а добрались они с гаремом до станицы родимой. К ночи в ворота стучат, в хату просятся, а в хате, вот те на, не кто, а - жена!
Не какая-нибудь турчанка дареная, а супруга законная, православным обычаем венчанная, перед богом и людьми единственная! А ну как объяснениев потребует? Виданое ли дело: трех жен привести, когда и своя-то жива-здорова?! Неаккурат чегой-то получается…
Ну сотник с порога - руки в боки, кулаком по столу, каблуком об пол. Кто, мол, хозяин в доме?! Казачка с ним не спорит, гостей в горницу приглашает, накрывает стол, идет баньку топить. Сотник перекрестился тайком, думает, свезло-то как, от какого скандалу избавился, на всю округу шум быть мог. Взял он бельишко чистое да в баньку с дороги, а жена евоная рукавчики засучила и всему гарему говорит:
– Значица так, девоньки, сидите-ка вы в хате, я с супругом нашим сама, полюбовно потолкую. А кто с сочувствием полезет, уж
Ну средь мусульманок дур ни одной не оказалося, а чтоб кучно, всем коллективом казачку завалить, энто им в голову не стукнуло. Бабья солидарность, она - штука тонкая, тут кажная сама за себя. Смирно сидят, бублики едят, чаем балуются, меж собой не ревнуются, шушукаются негромко, результату ждут.
А жена сотникова в предбанничек голову сунула да и вопрошает тоненько:
– Чего изволит муж и господин наш?
Казак в пару ниче разглядеть-то не может, на полке разлегся голым задом вверх и просит вальяжно, протяжно да важно:
– Ты, что ль, Зухра? Давай-кася, спину мне намни, массажем турецким, негой иранской, умением редким, пальчиками знающими…
– Слушаю и повинуюсь, - супруга ответствует да как кинется на мужа.
Коленом меж лопаток прижала, весом придавила и ну ему кулаками под ребра совать! А рука у ей работой домашней набитая, мозолями изукрашенная, силой не обиженная, характеру станичного, не баба забитая, крестьянская - вольная казачка, так-то! Взвыл сотник, да поздно. Покуда вырывался, немало синяков словил да плюх откушал.
– Пошла прочь, дура обзабоченная! Талактебе боком в ухо, надо ж, как изобидела…
Ну жена его прыг в сторонку, за дверью схоронилась, слезами изобразилась да вновь голос тянет, а сама так и манит:
– Что изволит муж и господин наш?
– Ты, что ль, Нурия? Водички подай, измяла меня злая Зухра, как медведь резинову клизму! Плескани-кась, холодненьким на облегчение…
– Слушаю и повинуюсь!
Казачка и рада, ей того и надо. Полну бадью кипятку черпанула да мужа и поливнула. Ох и реву было, ох и мату!..
– Пошла прочь, дубина минаретная! Совсем стыд растеряла, талак тебе, чтоб и духу не маячило…
Жена сотникова скулежем скулит, задом пятится, а сама довольственная - хоть бы рожу платком занавесила, а то светится весело! За дверью скрылася да вновь речи заводит:
– Что изволит муж и господин наш?
– Ты что ль, Гульнара? Зайди хучь пятки почеши, а то Зухра с Нурией совсем с ума-разуму спрыгнули…
– Слушаю и повинуюсь!
Вбежала казачка, парку подбавила, да, не теряя времени полезного, как секанет мужа-то драным веником по пяткам! То-то больно, то-то обидственно, а ить и не встать, не ступить, не догнать мерзавку…
– Пошла прочь, крокодилка кусачая! И тебе талак, чтоб в гробу я весь ваш гарем видывал, в шароварах пестрых, а тапках однотонных…
Отругался, отплевался, отшумел старый казак, кое-как себя в норму ввел, впредбанничеквышел, атам…
Стоит навытяжку супруга верная, в зубах подол держит, в левой руке стакан водки, в правой - огурец на вилочке! Тут-то и понял сотник, что любезнее жены родимой ни в одном гареме не сыскать, ни по каким параметрам не выровнять. Расцеловал он ее в щеки алые, да в обнимку из баньки и вывел.