Никого над нами

Пехов Алексей Юрьевич

– Оттуда?
– спросил старик нездешним выговором, махнув рукой в сторону серых блоков тюрьмы.
– Сбежал, что ли, кто?

Оливера кивнул, оглядел салон. Сиденья бесстыдно растопырили порванную обивку, часть стекол автобус потерял уже несколько лет назад. Седой крестьянин храпел у выхода. Пол был заплеван и усыпан огрызками.

– Нет пассажиров?
– спросил Рауль.
– Как зовут тебя?

– Хуан, - хмыкнул индеец.
– Сегодня уже два раза опрашивали. Только от меня толку мало. Я полгода здесь всего. Не осмотрелся еще. Для меня пока пассажиры все на одно лицо.

– Гуачо?
– показал Оливера на раскрашенную гитару, висевшую за спиной индейца.

– Кечуа, -

ответил индеец, затем понял, усмехнулся.
– Да. Немного играю. Когда жду пассажиров.

– Откуда сам?
– поинтересовался Рауль.

– Эквадор, - хитро улыбнулся индеец.

Тут только Рауль разглядел, что морщины на левой щеке старика пересекает уродливый шрам.

– Сын у меня в Комодоро. В порту работает. А я вот сюда перебрался. Не люблю ни море, ни пампу. Скучаю по горам. У вас хорошо. Пусть даже работы мало и песо скоро можно будет только подтираться. Зато спокойно.

– А в Эквадоре?
– спросил Оливера.

– В Эквадоре тоже хорошо, - заметил старик.
– Сейчас тепло. Там всегда тепло. Даже жарко. Иногда горячо! Видишь?
– ткнул себя пальцем в шрам.
– Он мог бы быть и на горле.

– И все-таки, - нахмурился Оливера.
– Если ты человек здесь новый, может быть, заметил что-то необычное?

– Заметил, - кивнул индеец.
– Ты стал раньше ездить на работу и позже возвращаться. Гонять стал. Нервничать.

В кармане Оливеры запищал телефон.

– Шеф!
– прорезался голос Поштиги.
– Нашли Фиделя!

– Где?
– напрягся Рауль.

– Все там же!
– заорал Пабло.
– Километров сто - сто двадцать к востоку от первой точки! Он к железной дороге сам вышел! Станция там. Бар-гу-зин!

– Бар-гу-зин, - бессмысленно повторил Оливера.
– Русские доставят его как и раньше?

– Нет!
– радостно заорал Пабло.
– Леку полетел за ним сам!

– Не нужно гонять, - продолжил старик, когда Рауль убрал телефон.
– Я прожил достаточно лет, чтобы понять - никогда не догонишь, когда спешишь. Остановись, все придет само. А пассажиров у меня хватает. Просто они уже дома. Вечером в город никто не едет. Чего в городе ночью делать? Рынок с утра. Здесь чужих нет, начальник. Проживу лет десять, и я своим стану.

– Удачи, - кивнул Рауль и вышел на улицу.

Старик широко улыбнулся через стекло, зацепил пальцами струны гитары над головой, подмигнул и с натужным скрежетом тронул автобус с места. Оливера смотрел ему вслед и думал, что это он сам приговорен к заключению в тюрьме с правом ночевать дома под боком у нелюбимой жены, а настоящая жизнь - вот она. Только что проехала мимо него на полуразбитом автобусе.

На второй день после того, как Леку, злобно шипя, водворил беглеца на место, Рауль вошел в камеру, сел напротив Проныры, внимательно оглядел. "Старик уже, в сущности, в свои сорок", - подумал.

– Как ты это делаешь?
– спросил, выдержав паузу.

Фидель поднял голову, пригляделся, странно блеснув имплантатом в одном из зрачков, усмехнулся.

– Я плохо учился, начальник. Ничего не могу объяснить. Чанг мог бы. Но его убил Хавьерас.

– Хавьерас - это тот, кто должен был тебя утопить?

– Пусть попробует, - нахмурился Фидель.

– А он пробует?
– переспросил Оливера.

Проныра не ответил. Прижался спиной к холодной стене, закрыл глаза.

– Зачем ты убил стольких людей?

– Не всех, кого мне приписывают, убил я, - проскрипел Фидель после паузы.
– Скажу тебе больше, начальник. Каждый из них мог убить меня. Более того, каждый из них пытался это сделать. Я защищался.

– И от детей из Сан-Пауло?

– Детей?
–

Гонсалес коротко рассмеялся, закашлялся.
– Я не убивал детей в Сан-Пауло. Хавьерас что-то перепутал. Не тот автобус взорвал. Не всему верь, начальник.

– Чему я еще не должен верить?

– Тому, что я пытаюсь отсюда убежать.
– Гонсалес щелкнул ногтем большого пальца по пластиковому ошейнику.
– Хотя, если бы не этот маячок… Может быть, его снять?

– Никогда, - покачал головой Оливера.
– Только вместе с головой. После твоей смерти.

– А если я уже умер?
– вдруг спросил Фидель.
– В тот момент, когда полицейский прострелил мне голову. Жаль, что я не успел вырезать улыбку у него на лице. Если я уже умер? Откуда ты знаешь, что оживили во мне столичные доктора - ошметки мозга или кристаллы кибе-ра?

– И что же они оживили?
– спросил Оливера.

– Дай сигарету, - попросил Гонсалес.

Оливера протянул сигарету, щелкнул зажигалкой. Фидель жадно затянулся, выпустил клуб дыма под потолок, наклонился вперед.

– Знаешь, в чем моя беда, начальник? Я всего лишь очень хотел жить.

– А теперь? Уже не хочешь?

– Сколько у тебя имплантатов?
– спросил в ответ Проныра.
– Два-три зуба? Антисклеротическая защита? Тромбофильтры? И все? Знаешь, чем отличается кибер от человека?

– Долей содержания киберорганики в организме.

– Нет, - мотнул головой Гонсалес - Ничем не отличается! И там, и там имеется кусок мяса с костями, который способен думать и чувствовать. Только в случае с киберами этот кусок мяса насажен на металлический шампур! И наше правительство любит поворачивать его над огнем! Знаешь, что было бы, выстрели полицейский мне в голову лет тридцать назад, когда я еще сопливым мальчишкой промышлял воровством на пляжах Буэнос-Айреса? Я просто отключился бы. Выжил бы или нет, о том ведает Господь Бог. Но когда мне прострелили ее на самом деле, я не потерял сознание. Я прочувствовал каждую миллисекунду боли. У меня сердце разорвалось бы, если бы вместо него не стучал урановый двигатель. Я не боюсь боли, умею отключать ее, иначе как бы выносил подарки судьбы, начиная от пыток в полиции и заканчивая бесконечным латанием тела. Но та боль… Она словно очистила меня. Когда я оборачиваюсь назад, жизнь распадается на две части. Первая тянется от рождения и до того момента, когда я нагнулся с ножом к лицу проклятого копа. Вторая часть целиком состоит из боли. Большая часть. Я могу ее описывать так же, как мог бы описывать прожитые мною годы. День за днем.

– Бросьте, - посоветовал Поштига.

Оливера сидел у окна, рассматривая заснеженные вершины Анд.

– Любой из нас хотел бы защитить свою жизнь от тех, кто пытается ее отнять, - продолжил Пабло.
– Но никто из нас не убивает при этом десятки людей, случайных прохожих, женщин. Вы спросите, допускаю ли я, что здесь в камерах сидит хотя бы один человек, который не виновен в том преступлении, за которое отбывает наказание? Я отвечу - допускаю. И что с того? Что с того, если Бог допускает его пребывание здесь? Отчего я должен вмешиваться? Всякий человек имеет шанс начать жизнь заново. Но только после смерти! Именно этот шанс - умереть - мы и предоставляем! Более того, мы приучаем заключенных к смерти и боли! Частично искупаем их грехи, раз уж ад для них начинается уже здесь. Иначе отчего они принимают смерть как избавление? А что касается различий между кибером и человеком, я бы с Пронырой поспорил! Имеется немало фактов, когда полностью имплантированный человек, абсолютный кибер, машина - продолжает считать себя божьей тварью. Рассчитывает на человеческое отношение! Это страшнее всего, Рауль!