Николай II (Том II)
Шрифт:
Протопопов откланялся. Николай хотел выйти вместе с ним, но увидел в коридоре своего библиотекаря, Василия Васильевича Щеглова, которому доверено было перлюстрировать переписку великих князей. И на этот раз Щеглов был без книг, но с тоненькой кожаной папкой чёрного цвета. Николай пригласил в кабинет Василия Васильевича и велел казаку, стоявшему у дверей, позвать к нему из библиотеки Императрицу. Аликс мгновенно появилась.
Щеглов передал папку царю и вышел. Николай быстро прочитал два листка и передал их Александре. Это были копии телеграмм великой княгини Елизаветы Фёдоровны, родной сестры Государыни. В первой стояло:
«Москва, 18.XII, 9.30. Великому
Вторая гласила:
«Москва, 18.XII. Княгине Юсуповой. Кореиз. Все мои глубокие и горячие молитвы окружают вас всех за патриотический акт вашего дорогого сына. Да хранит вас Бог. Вернулась из Сарова и Дивеева, где провела в молитвах десять дней.
Аликс прочла и разразилась неутешными рыданиями. Сквозь слёзы она всё время повторяла:
– У меня нет больше сестры… Проклятая лицемерная святоша!.. Благословлять убийц человека?! Она сошла с ума, как вся эта подлая светская чернь! Ники! Их всех надо повесить! Обещай мне сделать это сразу же после войны! На одной виселице с Гучковым, Родзянкой, Милюковым…
Николай обнял её, гладил пышные волосы, целовал в мокрые глаза. Постепенно Александра затихла и как бы окаменела…
Сводки охранного отделения становились всё тревожнее. Но Государь видел в них лишь то, что ему хотелось: простой народ, для которого царь оставался стержнем и символом России, находится в спокойствии и не воспринимает интриг, ведущихся против самодержца барами. Агенты полиции подтверждали, что мнение в толще народной сложилось однозначное: «Старец Григорий защищал народ от дворян, дворяне его за это и убили!»
Это немного успокаивало его и оставляло надежду.
…В конце декабря из Астрахани председатель местного отделения монархической народной партии Тиханович-Савицкий уведомил конфиденциальным письмом своего старого друга, флаг-капитана царя адмирала Нилова, о том, что было в Москве на квартире Львова 9 декабря. Он узнал об этом в Астрахани из доклада вернувшегося из Москвы городского головы. Астраханский голова рассказал и о ночном совещании Милюкова, Шингарёва, Львова, Челнокова, Астрова и Долгорукова, на котором заранее намечали «временное правительство» и определяли представителей новой власти на местах. Тиханович сообщал Нилову о далеко продвинутой подготовке Гучковым дворцового переворота и умолял адмирала воздействовать на Государя в том смысле, чтобы с ответственных постов в Ставке и армии были удалены предатели-«гучковцы», и в первую очередь генералы Алексеев, Гурко и Лукомский.
Почти одновременно с письмом Тихановича Нилову новый военный министр генерал Беляев сделал царю особый доклад об агитации в армии, об офицерских противоправительственных кружках, которые посещались и солдатами, о предательских листовках и газетах, доставлявшихся из тыла в армию. Но поколебать Николая в его доверии к армии пока не удавалось никому, хотя факты приводились убийственные.
Все нити заговоров были в руках у правительства, о них регулярно докладывалось Императору, но Николай всё медлил. Может быть, он больше всех боялся кровавых репрессий, которые следовало бы развязать против предателей и пораженцев. Он не хотел крови ещё и в тылу. На письме Тихановича Нилову он написал резолюцию: «Во время войны общественные организации трогать нельзя…»
Когда маленький
…Убийство Распутина, хотя Николай и не предпринимал ещё суровых мер против провинившихся, взбудоражило всю великокняжескую оппозицию. Старая императрица написала из Киева письмо сыну с упрёками и просьбами помиловать родственников, тётя Михень на своих приёмах и обедах, в том числе и с иностранцами, чуть не на крик высказывалась против Александры и Николая. Хорошо разыгрываемая истерика бушевала в Гатчине, в салоне графини Брасовой, её отголоски доходили до салона другой морганатической жены – княгини Палей, хотя Ольга Валерьяновна хорошо знала, что Распутин не опасен, она бывала у него в квартире на Гороховой улице, а её племянница – Муня Головина – слыла одной из самых горячих почитательниц Старца…
Смерть Отца Григория сразу показала, что его «влияние» было чистейшей выдумкой: ничто не переменилось в правительственной политике, не прекратились разговоры о «тёмных силах». Если бы Распутин имел на самом деле то значение, которое ему приписывала оппозиция, его убийство успокоило бы всеобщую истерию. Но, заразив собою русское общество, где «сумасшедшие доктора» от «Прогрессивного блока» не лечили, а распространяли всеми силами эту болезнь дальше, антираспутинский психоз не заглох, а разгорелся ещё сильнее. Теперь и великие князья перестали тайно интриговать против того, кому давали присягу, а открыто примкнули к заговорщикам.
Самым смелым оказался друг юности Государя, великий князь Александр Михайлович. Он напросился в Царское Село на разговор с Николаем, но пробыл в кабинете царя всего несколько, минут. Как только Сандро стал чуть-чуть повышенным тоном требовать у царя от имени Семьи прекращения следствия над Дмитрием и Феликсом, грозил в противном случае чуть ли не крушением престола, Николай, который только что очень хотел найти с ним взаимопонимание и радушно предложил ему по старой памяти свои турецкие папиросы, бросил на Сандро взгляд, полный упрёка, и отвернулся от него. Затем царь подошёл к окну и безучастно стал глядеть в парк.
Великий князь понял, что ему лучше всего сейчас уйти. Хорошо зная характер Ники, он испугался, что Император порвёт с ним дружеские отношения навсегда. Тихо, на цыпочках, с расстроенным лицом, рослый, длинношеий, как все Михайловичи, осторожно прошёл он к двери и тихо закрыл её за собой… Но всем «своим» стал по секрету рассказывать, как он кричал на Ники, а уходя – хлопнул дверью.
В тот же день Николай, рассерженный тем, что и Дом Романовых захватил общественный психоз, и в нём завелась открытая оппозиция ему, самодержцу, дал распоряжение министру Двора графу Фредериксу нарушить старую придворную традицию: ни рождественские подарки, ни новогодние поздравления великим князьям не посылать…
…Тяжко и грустно было в Александровском дворце на праздники.
Невесёлым, хотя и с обычной ёлкой для детей, солдат и прислуги, пришло Рождество Христово. В канун Нового, 1917 года Николай принял доклады, в 6 часов вместе с Семьёй поехал ко всенощной в Фёдоровский собор. Без десяти полночь снова пошли к молебну. Молились долго и истово. Просили у Господа не для себя – умилостивиться над Россией!..
Но Новый год не принёс успокоения в сердца Николая и членов его Семьи. Истерия, раздуваемая оппозицией, ширилась и стала захватывать даже союзников. Бьюкенен и Палеолог настолько обнаглели, что тоже стали во время аудиенций намекать Государю на возможность революции, если Николай не даст парламенту права назначать правительство.