Николай II
Шрифт:
Вполне естественно, письмо Льва Толстого к царю не получило никакого ответа. Николай заявлял, что любит русский народ даже больше, чем «великий писатель русского народа» (как назвал Толстого Тургенев в своем последнем письме к нему). Зная о нищете маленьких людей, он готов был по мере возможного облегчить ее – несколькими щедрыми указами. Но поступиться частичкой власти, унаследованной от предков?! Упаси Бог! Именно так понимал монолитную концепцию самодержавия новый министр внутренних дел Плеве. Этот сановник, истинный ученик Победоносцева, рад был стараться в борьбе с революцией. Начинал свою карьеру директором Департамента полиции еще при Александре III. Затвердев в своих монархических идеях, он и помыслить не мог, что с течением времени общество способно эволюционизировать, и опасался подпольного влияния либералов еще пуще, чем революционеров. Едва приступив к исполнению служебных обязанностей, он предпринял усилия по координированию деятельности многочисленных органов, подчиненных его власти, и внедряя своих шпионов под вымышленными именами в различные подпольные группировки. Важнейшим из этих агентов был некий Евно Азеф – толстогубый, с расплющенными чертами лица. Этот Азеф незаметно внедрился в ряды немногочисленных членов Боевой организации социалистов-революционеров. Ревностный и беспринципный, он вел двойную игру: помогал товарищам готовить
В итоге, надеясь взять рабочее движение под контроль, он только давал ему легальную основу и укреплял его.
С другой стороны, новый министр внутренних дел не желал ограничиваться ролью охранителя порядка. Верный политике русификации, проводившейся при Александре III, он стремился закручивать гайки в отношении национальных меньшинств, в особенности финнов, армян и евреев. В Финляндии он оказывал поддержку генерал-губернатору Н.И. Бобрикову, который видел эту страну не Великим княжеством, а ординарной провинцией Российской империи. Согласно законопроекту, представленному Финляндскому сейму еще в январе 1899 г., финляндское войско (которое по местным законам должно было служить только в пределах края) увеличивалось примерно в полтора раза, и финские граждане могли быть отправлены служить в другие части империи; русский язык насаждался в школах и в учреждениях, и наконец в апреле 1903 г. действие финляндской конституции было приостановлено.
Меры по русификации широко применялись и на Кавказе. С 1897 года армянские школы были закрыты по всей территории Армении; 12 июля 1903 года был издан высочайший указ о передаче имущества армяно-григорианской церкви в управление казны – мера эта была выдвинута Плеве под тем предлогом, что, по агентурным сведениям, часть доходов с армянских церковных имуществ шла на поддержку армянских националистических революционных организаций. Армянское население восприняло это как посягательство на свои священные права, доходило до кровавых столкновений с представителями власти.
Но особую остроту в бытность Плеве министром внутренних дел приобрел «еврейский вопрос» – Плеве рассчитывал, что всплеск в народе националистических настроений отвлечет его от революционных идей, антисемитизм виделся им как клапан для бурлящих умов. 6 апреля 1903 года – в первый день Пасхи – на городской площади Кишинева возникли инциденты между евреями и христианами, и затем, в какие-нибудь полчаса, город оказался охвачен беспорядками. Пока солдаты и полицейские стояли сложа руки, подогретая алкоголем толпа громила лавки и дома евреев, не щадя ни женщин, ни детей. Такого погрома в России не было свыше двадцати лет. «Такого погрома, как кишиневский, не было еще в новейшей истории… Невежество, дикость всегда одинаковы, и злоба во все времена ужасна, ибо она будит в человеке зверя», – стояло в передовой статье «Нового времени». Между тем газета «Таймс» опубликовала якобы «перехваченное» письмо Плеве к бессарабскому губернатору, предупреждавшее о готовящемся погроме и указывавшее на нежелательность применения против толпы слишком суровых мер, в частности оружия, дабы не провоцировать озлобления населения против правительства. [82] На процесс по делу о погроме пресса не допускалась. [83] 29 августа того же года произошел еще один погром, на этот раз открыто поддержанный войсками, [84] – в Гомеле. Могилевский губернатор заявил евреям: «Это ваша вина, вы дурно воспитываете ваших детей!» Плеве высказался еще категоричнее: «Остановите революцию, и я остановлю погромы!» До сих пор запуганная, еврейская община подняла голову – решив отстаивать свои религиозные традиции, она сблизилась с революционерами.
82
«И хотя это „письмо“ было тут же опубликовано в русской печати с категорическим заявлением о его подложности, а корреспондент „Times“'а Брахам, являвшийся передатчиком этой клеветы за границу, был выслан из России – „навет“ на русскую власть пустил глубокие корни». Ольденбург С.С. Цит. соч., т. 1, с. 205.
83
«Чтобы не возбуждать пламенных страстей пространными… отчетами в газетах, было решено разбирать его при закрытых дверях; отчеты, впрочем, в тот же день переправлялись в Румынию и печатались во всей иностранной печати». Там же, с. 206.
84
«В город как раз возвращались войска из летних лагерей; до них дошли слухи о том, что „евреи режут русских“, и первые их удары были направлены против тех домов, из которых отстреливались евреи». Там же, с. 209.
Таким образом во всех отношениях грубая репрессивная политика Плеве приводила только к возрастанию ненависти и жажды возмездия. Думая утихомирить народ, он добивался только худшего. В начале марта 1903 года войсками был подавлен мятеж рабочих Златоуста. Итог: убито 45 человек и ранено 83. Ответ революционеров: убийство в уфимском городском саду местного губернатора Богдановича. Чуть позже студентом Шауманом был застрелен из револьвера генерал-губернатор Финляндии Бобриков. 3 июня Николай запишет в своем дневнике: «Получил скверную весть о том, что в Бобрикова стреляли в здании Сената и что он тяжело ранен… Обедали на балконе в первый раз». И на следующий день: «Утром с прискорбием узнал, что Бобриков тихо скончался в час ночи. Огромная, трудно заменимая потеря! Погода была жаркая… Катал Аликс в кресле и в шлюпке. Дядя Владимир пил у нас чай. Много читал. Ездил на велосипеде и убил 2-х ворон; вчера одну. Обедали на балконе, к вечеру стало прохладнее».
Эти кровавые перипетии только усилили решимость Плеве избавить страну от «революционной сволочи». Прознав о том, что мышление ряда видных земских деятелей понемногу сдвигается в сторону конституционной монархии, он наложил «имперское порицание» на 19 предводителей дворянства, обвинявшихся в участии в этих собраниях, отрешил от должности
85
Витте С.Ю. Цит. соч., с. 536.
На приеме у Плеве посол Франции Морис Бомпар задал ему вопрос в упор: «Не найдется ли среди множества компетенций Министерства внутренних дел каких-нибудь способных сблизить царя с его подданными? С каждым днем между Его Величеством и его народом – все меньше симпатии… Это не останется без серьезных недоразумений, если однажды дело дойдет до внутренних или внешних сложностей». Ничуть не выбитый из седла, Плеве ответил с апломбом: «Я был введен в Министерство внутренних дел как человек крутого нрава. Если при карательных мерах я проявлю малейшие колебания, я потеряю право называться таковым». Когда чуть позже дипломат возразил, что перед лицом сопротивления народа правительству придется поднять свой авторитет, он вскричал: «Я это знаю не хуже вас. Но что вы хотите? Я начал и вынужден теперь продолжать – и по мгновении размышления добавил: – Я сижу на кипящем чугунке и взлечу на воздух вместе с ним». Вовлеченный в закручивающуюся спираль репрессивных мер, он ждал войны, которая положила бы конец народным мятежам. «Чтобы остановить революцию, – сказал он генералу Куропаткину, – нужна небольшая победоносная война».
Глава шестая
Русско-японская война
Постоянно озабоченный тем, как бы не отступить от доктрины, завещанной ему предками, Николай также желал оставить след в истории как «собиратель русской земли». По его мнению, царствование, достойное называться таковым, утверждает себя в том числе и расширением империи. Кстати, все цивилизованные страны стремятся к самоутверждению путем приобретения колоний, которые являются для них потенциальными рынками, источниками сырья и людских ресурсов на случай войны. Таким образом, государь оказался «двуликим Янусом»: на Европу он смотрел как миротворец, на Дальний Восток – как завоеватель. С одной стороны, он стремится к консолидации франко-русского союза на Балканах и прилагает усилия по созыву в 1899 году Гаагской конференции, которая, пусть и не привела к желаемому разоружению, все же имела следствием ряд договоренностей: были утверждены соглашения о применении Женевской конвенции к морской войне, о пересмотре декларации о законах и обычаях войны и о мирном разрешении международных споров путем посредничества и третейского разбирательства. С другой стороны, с самого своего восшествия на престол он размышлял о продолжении проникновения России в северную Азию – его юношеское путешествие на Восток до самой Японии казалось ему своего рода предвосхищением. Не этим ли направлениям предначертал ему следовать отец для завоевания всемирной славы? Его кузен, германский император Вильгельм II, подстрекал его к тому же. Вообще же между Ники и Вилли сложилась трогательная дружба – они регулярно переписывались, обращаясь друг к другу на «ты». Сожалея о том, что его дражайший Ники якшается с этими «цареубийцами-парижаками», и побуждая его неистово бороться с общими внутренними врагами: анархистами, республиканцами, нигилистами, Вилли убеждает своего дорогого друга, что на него как на российского царя возложена миссия «защищать крест и старую европейско-христианскую культуру от нашествия монголов и буддизма». (Письмо от 10 июля 1895 г.) Не довольствуясь одними лишь письменными увещеваниями, кайзер прилагает к письму гравюру, которую он, по его словам, «давал разработать первоклассному рисовальщику». На ней изображены аллегории европейских держав и Архистратиг Сил Небесных Михаил, который созывает их для защиты креста против буддизма, язычества и варварства. В обмен за этот «азиатский крестовый поход» Вильгельм обещает царю защищать его от возможных нападений в Европе и помочь разрешить в пользу России вопрос о возможных территориальных аннексиях. Он равным образом выражает надежду, что царь благосклонно допустит, «чтобы Германия со своей стороны могла приобрести гавань где-нибудь, тебе это не помешает?» (26 апреля 1895 г.)
Такая настырность Вильгельма при всех его заверениях в поддержке весьма раздражала Николая. Будучи сам бесхитростного темперамента, он с трудом выносил напыщенность своего кузена, его отсутствие такта, чувство собственного превосходства. Как в физическом, так и в моральном отношении противоположность двух владык выглядела почти комической. В то время как Николай со своим нежным правильным лицом, скромной бородкой и синими мечтательными глазами был персонажем боязливым, безликим, сознающим ограниченность своего ума, кайзер, гордясь своими закрученными кверху, навощенными усищами и сверкая своими стальными глазами, выставлял себя этаким фанфароном, гораздым при любом случае продемонстрировать свою образованность и силу во всех областях. При всей своей природной скромности Николай считал, что ему как государю российскому не пристало получать наставления от германского императора. Он помечает в своем дневнике: «Принял флигель-адъютанта императора Мольтке с письмом и гравюрой ко мне от нудного господина Вильгельма». (18 сентября 1895 года.) И несколько недель спустя: «После чая читал и затем трудился над сочинением чернового ответа Вильгельму. Несносное занятие, когда столько и своего дела и поважнее!» (24 октября того же года.)
Что касается области внешней политики, то после внезапной смерти министра иностранных дел Лобанова-Ростовского царь назначил на этот пост графа Муравьева, не обладавшего ни компетенцией, ни авторитетом своего предшественника. Вместо того чтобы предостеречь государя от опасностей захватнической авантюры, Муравьев только разжигал его завоевательский аппетит. Осенью 1897 года у китайской провинции Шаньдун, неподалеку от Кьяо-Чао (Циндао) были убиты два немецких миссионера, и кайзер, воспользовавшись этим предлогом, не замедлил ввести в бухту Кьяо-Чао суда и высадить отряд на берегу. Этот поспешный шаг побудил Николая сделать ответный ход. 3(15) декабря русские военные суда вошли в Порт-Артур и Талиенван – те самые гавани, которые были отняты у Японии за два с половиной года до этого. 15(27) марта 1898 г., уступая перед ультиматумом, китайская императрица Цыси подписывает конвенцию, предоставляя России право 25-летней аренды портов «Артур, Талиенван с соответствующими территорией и водным пространством, а равно предоставлена постройка железнодорожной ветви на соединение этих портов с великой сибирской магистралью» – из Харбина в Порт-Артур через Мукден и Ляоян. Несмотря на протесты Великобритании и Японии, Муравьев объявил: северные провинции Китая: Маньчжурия, Чили, Китайский Туркестан – находятся под политическим влиянием России и отныне там не потерпят никакого иностранного вмешательства.