Николай II
Шрифт:
Святополк-Мирский, который поначалу было тешился мыслью, что именно ему дана власть «освежить атмосферу», начал думать, что явился слишком поздно, чтобы предотвратить катастрофу. Тем более что внешние события отнюдь не могли служить сдерживанию умов. Едва эскадра Рожественского вышла в море 28 сентября 1904 года, как вскоре оказалась в центре серьезного международного инцидента: проходя в ночь с 8 на 9 октября Северное море близ Доггер-банки, эскадра открыла огонь по английским рыболовецким судам, которые в темноте были приняты за японские миноносцы. Итог: двое убитых, одно судно затонуло. Этот неуклюжий жест породил взрыв негодования в английской прессе. И что же? Вместо того чтобы принести извинения, царь заартачился. Не по вкусу пришлось ему «дерзкое поведение Англии», как он сам охарактеризовал ее действия в своем дневнике. Уже ожидали вступления в войну Англии на стороне японцев, но, к счастью, благодаря усилиям министра иностранных дел В.Н. Ламздорфа, дружественному вмешательству Франции и миролюбивому настроению Эдуарда VII конфликт был урегулирован арбитражной комиссией в Париже. «Паршивые враги наши сразу сбавили спеси и согласились», – вот что писал Николай об англичанах. Международная
Едва улеглись эмоции вокруг этого дела, как вспыхнули новые: 9 ноября земцы принесли Святополку-Мирскому декларацию, выработанную в ходе заседаний. Одиннадцать предводителей дворянства поддержали это требование, объясняя в меморандуме, что принцип самодержавия, освященный веками истории, должен поддерживаться лишь на условиях участия выборных представителей в законодательной работе. Генеральша Богданович тут же заносит в свой дневник следующий злопыхательский анекдот: «Спрашивают: что за шум? Чего хотят эти люди? Ответ: они хотят конституции, хотят ограничения монархии. А почему вдруг такое желание? Разве у нас целых десять лет не было ограниченного монарха?» Куда горше тон записей Суворина: «Самодержавие давно стало фикцией. Государь сам находится во власти других, во власти бюрократии и не может из нее вырваться». (21 августа.) «Милость царская дороже общей пользы (льстецам придворным)… Государь, станьте частным лицом в государстве нашем и спросите самого себя: что бы Вы произвели на нашем месте, когда бы подобный Вам человек мог располагать Вами по своему произволу, как вещью?» (27 августа.) «Святополк-Мирский, говорят, благородный и хороший человек. Но именно поэтому он ничего не сделает. Надо быть умным и дальновидным». (17 августа.) [98]
98
Суворин A.С. Дневник. С. 380, 381, 383.
Студенты снова подняли голову и потребовали прекращения войны и созыва Учредительного собрания. Вел. кн. Алексей Александрович – брат Александра III, генерал-адмирал, – попал на улице в кольцо прохожих, кричавших: «Верните наш флот!» В Москве на концерте Собинова зрители освистали гимн «Боже, царя храни»; с галерки разбрасывались революционные листовки. В начале декабря Николай принял предводителя московского дворянства, князя Петра Трубецкого, который подтвердил существование пропасти между государем и его народом и убеждал его принять во внимание меморандум, представленный одиннадцатью предводителями дворянства. На это возмущенный Николай вскричал: «Мужик конституцию не поймет, а поймет только одно, что царю связали руки, и тогда – я вас поздравляю, господа». [99]
99
Цит. по: Боханов А. Император Николай II. С. 230.
После этого разговора Трубецкой написал Святополку-Мирскому: «Отныне Россия вступила в пору революции и анархии… Если бы император захотел просто собрать вокруг себя лояльные ему силы и позволить им высказать все, что накипело на сердце, Россия могла бы быть избавлена от всех угрожающих ей кровавых ужасов».
Между тем Святополк-Мирский, верный своему обещанию, представил царю резолюцию из 11 пунктов и высказал предложение ввести в Государственный совет делегатов, избранных провинциальными организациями. По его словам, это будет лишь первый шаг, который «лишь через десять-двадцать лет» сможет привести к конституции. В начале декабря у государя состоялось совещание высших сановников и Великих князей. С самого начала скромное предложение Святополка-Мирского о необходимости привлечения общественных деятелей в Государственный совет натолкнулось на возражения престарелого Победоносцева, который заявил: мол, религия запрещает царю изменять устои своей власти. Со своей стороны министр финансов Коковцев и министр юстиции Николай Муравьев критиковали проект с финансовой и юридической позиций. Напротив, Витте заявил, что реакционный путь приведет к несчастью, так как существующий режим осуждается всеми общественными классами.
Второе заседание открылось 8 декабря. Участвовали дяди царя, Вел. князья Владимир Александрович, Алексей Александрович и Сергей Александрович. Создавалось впечатление, что Николай посмеивался над мнением своего министра внутренних дел и приказал подготовить указ согласно первоначально предложенной редакции за исключением «некоторых при нем перемен». Но в течение трех последующих дней государь советовался с самым реакционным из своих родственников – Вел. кн. Сергеем Александровичем, который наставлял его не слишком проявлять слабину перед требованиями либералов. Когда 11 декабря Витте приехал в Царское Село, чтобы представить окончательный текст указа, он застал императора в компании с этим ужасным «дядюшкой Сергеем». Его Величество со всею присущею ему любезностью обратился к Витте со следующими словами:
«Я указ этот одобряю, но у меня есть сомнение только по отношению одного пункта». (Это именно был тот пункт, в котором говорилось о необходимости привлечения общественных деятелей в законодательное учреждение того времени, а именно, Государственный совет.)
В ответ на предложение государя «совершенно откровенно» высказать ему свое мнение по этому пункту Витте ответил, что этот указ, и в том числе спорный пункт, составлен под его непосредственным руководством. «Если Его Величество, – писал далее Витте, – искренно, бесповоротно пришел к заключению, что невозможно идти против всемирного исторического течения, то этот пункт в указе должен остаться; но если Его Величество, взвесив значение этого пункта и имея в виду… что этот пункт есть первый шаг к представительному образу правления, со своей стороны находит, что такой образ правления недопустим, что он его сам лично никогда не допустит, то, конечно, с этой точки зрения осторожнее было бы этот пункт не помещать». Услышав эти слова, Его Величество
100
Цит. по: Дневник императора Николая II… С. 199, 199–200.
Таким образом, из указа «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка» было выхолощено самое существенное положение. Акт, опубликованный на следующий день – 12 декабря 1904 года, – касался только необходимости установить веротерпимость (в частности, в отношении религиозных сект) да провинциальных школ. Более того, в тексте указа отмечалось, что Его Величество намерен «сохранять в неприкосновенности основные законы империи». Вприбавок к сему «Правительственный вестник» опубликовал отповедь царя черниговскому земству, собрание которого приняло «конституционную» резолюцию, направленную черниговским предводителем дворянства непосредственно государю по телеграфу. «Нахожу этот поступок дерзким и бестактным, – собственноручно начертал на телеграмме государь. – Заниматься вопросами государственного управления – не дело земских собраний, круг занятий которых ясно очерчен законом». [101] «Тяжелое и нехорошее впечатление, – скорбит Суворин. – Это повторение знаменитого выражения „бессмысленные мечтания“. Витте, у которого я был сегодня, говорит, что он был против публикации этого». [102]
101
Цит. по: Ольденбург С.С. Цит. соч., т. 1. c. 254–255. С небольшими разночтениями приводится и в «Дневнике» Суворина.
102
Суворин А.С. Дневник. С. 395.
Реакция не заставила себя ждать. Бросая вызов торжественному осуждению, сформулированному Николаем, московское земство объявило о своей солидарности с черниговским. Затем тверское дворянство направило телеграмму с одобрением действий протестующих собраний. Агитация докатилась и до стен университетов: в Москве студенты объявили забастовку, вторглись в конторы газет, залы земской и городской управ, побили окна в доме генерал-губернатора… По улицам двинулись манифестации под красными полотнищами с лозунгами, требующими прекращения войны. Они разгонялись жандармами, лихо наносившими удары саблями плашмя. Интеллигенция устраивала в Санкт-Петербурге, Москве, во всех крупных городах российской провинции бурные банкеты. На одном из московских банкетов на 600 персон все собравшиеся горланили в едином порыве: «Долой самодержавие!» «Похоже, что царя не существует», – отметила мадам Богданович.
В этом климате лихорадки и смуты громом разорвалась весть о капитуляции Порт-Артура. В течение одиннадцати месяцев гарнизон героически отбивал все новые и новые атаки численно превосходящих сил врага. Но после того, как 2 декабря при взрыве японского фугаса был убит лучший из руководителей обороны, ее душа – генерал Р.И. Кондратенко, его место занял генерал Стессель. Его тоже величали как национального героя. Однако 19 декабря 1904 года, сочтя ситуацию безнадежной, Стессель послал к японцам парламентеров о сдаче. [103] Это явилось актом слабодушия – у гарнизона еще оставались и живая сила, и запасы для сопротивления. В эти дни Николай проводил смотр войск, отправлявшихся в поход. «21-го декабря. Вторник. Получил ночью потрясающее известие от Стесселя о сдаче Порт-Артура японцам ввиду громадных потерь и болезненности среди гарнизона и полного израсходования снарядов! Тяжело и больно, хотя оно и предвиделось, но хотелось верить, что армия выручит крепость. Защитники – все герои и сделали более того, что можно было предполагать. На то, значит, воля Божья! В 10 час. подъехали к станции Березина… Оттуда поезд пошел к станции Бобруйск… и в 12 1/2 отправился по направлению к Минску». И 10 дней спустя: «31-го декабря. Пятница. Мороз увеличился, была вьюга. После завтрака поехали в Софийский собор на панихиду по убитым и погибшим в Порт-Артуре. В 4 часа были на елке в местном лазарете… Обедали у Мам'a».
103
Разброс цифр по численности русских войск, сданных японцам при капитуляции Порт-Артура, огромен: Труайя называет цифру в 35 тыс., Ольденбург – 45, «в том числе около 28 000 способных носить оружие», сталинский «Атлас офицера» 1947 г. – около 30 тыс.; при этом последний источник, подводя общий баланс убитым и раненным при осаде Порт-Артура, называет цифру: русских – 27 тыс., японцев – 112 тыс. (Прим. пер.)
Списки погибших занимали все большее место в столбцах газет. В потрясенном неслыханным унижением народе раздавались все более многочисленные голоса против бездарных генералов, против коррумпированных Великих князей, а через них – и против царя. Даже высшее общество осуждало смирение Николая перед несчастьем, потрясшим Россию. «Депеша о капитуляции Порт-Артура была получена царем на станции Боровичи, во время пути, – отмечает Ея Превосходительство госпожа Богданович 25 декабря 1904 года. – Новость, которая удручила всех, любящих свое отечество, царем была принята равнодушно, не видно было на нем и тени грусти. Тут же начались рассказы Сахарова (военного министра), его анекдоты, и хохот не переставал. Сахаров умеет забавлять царя. Это ли не печально и не возмутительно!» И 28 декабря: «Штюрмер (политический деятель, оппонент Святополка-Мирского. – Прим. А. Труайя) сегодня прямо говорил, что царь болен, его болезнь – бессилие воли; он не может бороться, всем уступает, а в эту минуту вырывает у него уступки самый ловкий во всем мире человек – Витте».