Николай II
Шрифт:
4 января генеральша Богданович отмечает: «Говорили, что священник Гапон, который организует здесь „союзы рабочих“, – темная личность». А вот запись от 9 января: «Господи! В эту минуту в Петербурге творится ужасное: войска – с одной стороны, рабочие – с другой, точно два неприятельских лагеря». И в самом деле, результатом этой кровавой бойни безоружных людей, прозванной «второй Ходынкой», явилась глубокая пропасть между царем и его народом. Ходили разговоры о тысячах жертв. [108] Как может царь после этого претендовать называться «батюшкой», защитником обездоленных?! Вековое обаяние, объединявшее династию Романовых и народные массы, оказалось непоправимо утраченным. За рубежом новость об этой бессмысленней мясорубке вызвала вспышку негодования всех либеральных слоев. В Англии депутат от лейбористской партии Джеймс Рамсей Макдональд [109] назвал русского царя преступником против общественного права и кровавой тварью. Сам Вел. кн. Павел Александрович, оказавшись в Париже, заявил Морису Палеологу:
108
Здесь, как всегда, разброс цифр огромен: спустя два дня после события за подписью пришедшего на смену Святополку-Мирскому министра внутренних дел П. Дурново и министра финансов В. Коковцева было опубликовано правительственное сообщение о 96 погибших и 333 раненых (Боханов А. Император Николай II, с. 203). С. Ольденбург называет, опять же, официальные данные – 130 убитых (цит. соч., т. 1, с. 267); принято же считать, что погибло более тысячи. (Прим. пер.)
109
Впоследствии премьер-министр Англии, правительство которого установило дипломатические отношения с СССР. (Прим. пер.)
Однако сам Николай в привычном для него духе не соизмерил важности происшедшего. Впрочем, у него был предлог не появляться в столице: после инцидента, случившегося во время водосвятия, службы безопасности рекомендовали ему быть осторожным вдвойне… С другой стороны, он считал унизительным для самодержца, чтобы организация каких-то рабочих смела беспокоить его просьбами. Очевидно, он мог бы поручить кому-либо из министров или членов императорской семьи принять от имени своего величества петицию рабочих. Но он не изволил о том подумать, и никто из его окружения не посоветовал ему сделать это. В любом случае он не считал себя ответственным за всю эту суматоху, которую недруги называют «бойней» и которую он сам считал просто стычкой между силами порядка и бунтовщиками; вечером того же дня он записал в свою тетрадь: «9-го января. Воскресенье. Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело! Мам'a приехала к нам из города прямо к обедне. Завтракали со всеми, гулял с Мишей. Мама осталась у нас на ночь». И назавтра, как ни в чем не бывало: «Принял депутацию уральских казаков, приехавших с икрой. Гулял. Пили чай у Мам'a».
В этот же день, 10 января, чтобы восстановить порядок в Петербурге, Николай решил назначить Дмитрия Трепова (ранее московский обер-полицмейстер) на специально для этого созданный пост петербургского генерал-губернатора. «В Петербурге на это назначение посмотрели без восторга, – записала на следующий день мадам Богданович. – В Москве он был непопулярен, нелюбим, но признают, что он тверд, что его скоро убьют». Жить ему и впрямь оставалось чуть более года, только Господь смилостивился, позволив ему умереть своей смертью. Грубый, энергичный солдафон, страстно преданный престолу, Трепов рекомендовал государю принять депутацию петербургских рабочих. Этих рабочих общим числом 34 полиция тщательно отобрала по фабрикам и заводам из самых благонадежных; настоящим образом проинструктировав их, как они должны себя вести в присутствии Его Величества, рабочих привезли 19 января в Царское Село, представив перед светлыми очами государя, каковой обратился к ним со строгой и наставительной речью.
«Вы дали себя вовлечь в заблуждение и обман изменниками и врагами нашей родины, – сказал самодержец. – Призывая вас идти подавать мне прошение о нуждах ваших, они поднимали вас на бунт против меня и моего правительства… Стачки и мятежные сборища только возбуждают безработную толпу к таким беспорядкам, которые всегда заставляли и будут заставлять власти прибегать к военной силе, а это неизбежно вызывает и неповинные жертвы. Знаю, что нелегка жизнь рабочего. Многое надо улучшить и упорядочить, но имейте терпение. Вы сами по совести понимаете, что следует быть справедливым и к вашим хозяевам и считаться с условиями нашей промышленности. Но мятежною толпою заявлять мне о своих нуждах – преступно… Я верю в честные чувства рабочих людей и в непоколебимую преданность их мне, а потому прощаю им вину их». [110]
110
Цит. по: Дневник императора Николая II. С. 210.
После этой строгой отповеди император задал рабочим несколько вопросов и велел подать им чаю с бутербродами. Когда делегаты возвратились по своим фабрикам, иных из них товарищи тоже на славу угостили – тумаками и колотушками… Тем не менее Трепов остался восхищен результатом. Что же касается императрицы, то ее волновали не столько убитые и раненные 9 января, сколько родной супруг. Вот что писала она своей сестре, принцессе Баттенбергской: «Бедный Николай несет тяжкий крест, который тем тяжелее, что нет никого, на кого он мог бы полностью положиться и кто бы ему по-настоящему помог… Он так изнуряет себя, работает с таким упорством, но нам чрезвычайно недостает тех, кого можно было бы назвать „истинными мужами“. Я на коленях молю Бога даровать мне благоразумие найти одного из таких мужей – а мне все не удается, я в отчаянии! Один слишком мягок, другой слишком либерален, третий слишком слаб
111
В Царском Селе. (Прим. пер.)
Русский народ глубоко и искренне предан своему самодержцу, а революционеры прикрываются именем царя, чтобы настроить людей против собственников и т. д., я даже не знаю, как! Я хотела бы быть умницей и стать ему настоящей помощью. Я люблю мою новую страну, она так молода, так могуча, и в ней столько доброго; она только совершенно взбалмошна и инфантильна. Бедный Ники, он ведет грустное и тягостное существование. Если бы здесь был его отец, который умел видеть множество людей и удерживать их подле себя! Тогда у нас был бы выбор, кем заполнить нужные посты. Но в настоящее время не к кому обратиться! Вокруг или глухие старцы, или желторотые юнцы. Дядья не стоят и гроша!» [112]
112
Переведено с французского. (Прим. пер.)
Александра Федоровна все более чувствовала себя призванной воздействовать на решения своего благоверного. Она хотела всеми фибрами души верить в существование глубокой и тихой России, которая, несмотря на всю эту внешнюю накипь, преданно привязана к своему государю. Но похоже, слова, обращенные ее венценосным супругом к «добрым рабочим», никого не утихомирили: забастовки распространились из Петербурга на все индустриальные центры страны, особенно на приграничные регионы. Полиция днем и ночью не смыкала глаз. Террористические покушения сделались в порядке вещей. Даже интеллектуалы, пресытившиеся бесплодными потугами бездарного государства, отказались от своего пацифистского образа мышления и более не осуждали терроризм. «Кровавое воскресенье» в один день объединило всех оппозиционеров режиму – от экстремистов до умеренных. В конце января 16 членов Академии наук и более 300 университетских профессоров подписали манифест, заканчивающийся утверждением, что «свобода науки несовместима с современным российским социальным режимом». Адвокаты приняли решение об организации «профессионального союза», близкого всем революционным группировкам, с целью подготовки умов к идее конституции. По их примеру вскоре другие «профессиональные союзы» объединили служащих железных дорог, инженеров, литераторов… Эти различные ассоциации объединились в «Союз союзов». Несмотря на тиранию цензуры, газеты всех направлений оттачивали языки, критикуя режим. Даже консервативная газета «Русь» Суворина-младшего писала, что интересы государства требуют смены учреждений.
4 февраля 1905 г., в Москве взрывом бомбы был убит Вел. кн. Сергей Александрович, незадолго до того оставивший пост московского генерал-губернатора, чтобы целиком посвятить себя командованию военным округом.
Как всегда, в 2 часа 30 минут Вел. кн. Сергей выехал в карете из Николаевского дворца по направлению к Никольским воротам; карета не доехала шагов 65 до ворот… Бомбу бросил эсер Каляев – человек разгоряченного ума и упрямой воли, чья преданность делу доходила до навязчивой идеи самопожертвования. За несколько дней до того он отказался бросить бомбу в Вел. кн. Сергея, потому что вместе с ним в карете ехали жена и двое детей – племянник и племянница. Арестованный после покушения, Каляев орал во всю глотку: «Долой царя! Долой правительство! Да здравствует партия социалистов-революционеров!» В тот же вечер Николай занес в свой дневник: «Ужасное злодеяние совершилось в Москве: у Никольских ворот дядя Сергей, ехавший в карете, был убит брошенною бомбою, и кучер смертельно ранен. Несчастная Элла (Вел. кн. Елизавета Федоровна, супруга Вел. кн. Сергея и сестра императрицы. – Прим. автора), благослови и помоги ей Господь!»
Сразу же после случившегося ЦК партии социалистов-революционеров публикует прокламацию, так и названную: «4 ФЕВРАЛЯ», в которой убиенного обвиняли в жертвах на Ходынке, в репрессивной политике, распутной жизни и, наконец, возлагали на него ответственность за развязывание японской войны и расстреле петербургских рабочих 9 января. «Четвертое февраля, – читаем в прокламации, – это удар дубиной, нанесенный этой придворной камарилье, которая посредством закулисных интриг пытается управлять всею политикой страны и готовится потопить в крови мощный порыв к свободе. Наступил час расплаты! Опираясь на трудящийся народ, мы не сложим оружия, пока не добьемся триумфа справедливости!»
Через несколько дней после убийства Вел. кн. Сергея Александровича неутешная вдова покойного, Вел. кн. Елизавета, пришла к Каляеву в тюрьму. Мистический порыв милосердия побудил ее спросить у него объяснения своему поступку. Она готова была понять и простить его. И, как вершина своего великодушия, она готова была даже ходатайствовать о сохранении жизни тому, кто по политическим убеждениям лишил жизни ее супруга. Но Каляев только повторял пред нею свой революционный катехизис, отказался подписать прошение о помиловании и кончил на виселице.